— Почему? — пробормотал Гримнир, поднимаясь. Он бросил взгляд на древний город, все еще представлявший собой лишь полоску серого дыма на горизонте. — Что такого есть в Риме, что тебя так волнует, ты, слизкий червяк?
Около полудня он нашел своего первого мертвеца. Ублюдок лежал в тени ворот, на дорожке, ведущей к поместью какого-то местного вельможи, — босой труп, одетый в льняную ночную рубашку, без головы и обескровленный. Откуда-то издалека Гримнир уловил запах дыма, горелой плоти и вонь разложения. Он не услышал криков. Даже собаки молчали.
С каждой пройденной милей следы бесчинств змея, его ненасытного голода становились все более очевидными — крепостной, убитый в поле, обескровленный и облепленный мухами; пара всадников и их лошади, разорванные на части, обглоданные до костей; голова женщины, лежащая в траве, темноволосая, с молочно-голубыми глазами; ее сожранное тело, несомненно, томилось в животе Злостного Врага. Но там, где обычный человек впал бы в безумие и заплакал от ужаса, Гримнир только усмехнулся.
Этот ублюдок Нидхёгг слишком упростил охоту.
Однако приближение зверя не осталось незамеченным. День клонился к закату, и Гримнир был вынужден замедлить шаг. Отряды всадников в кольчугах, одетых в яркие желто-синие плащи, появились из приземистой круглой крепости, расположенной на вершине невысокого холма. Некоторые скакали между фермами и виллами, привлеченные столбами дыма, застилающими вечернее небо; другие заняли позиции на перекрестках и мостах, высматривая признаки вторжения. Их присутствие заставило Гримнира свернуть с дороги. Он прокрался через поле, поросшее высокой желтой травой, к роще деревьев, где колонны торчали, как сломанные зубы; поваленные стены образовывали древнюю границу, возможно, храм. Мраморная брусчатка была перекошена и выворочена корнями, это была священная роща, где когда-то находились священные камни.
Из-под замшелых камней бил родник. Гримнир присел в тени колодца, прислонившись спиной к низкой стене, и зачерпнул пригоршнями воды. Он сплюнул пыль, выругавшись себе под нос… а затем остановился. Он склонил голову набок, прислушиваясь.
Там.
С другой стороны рощи послышался топот копыт. Он прижался к стене и вытащил сакс. Лошади заржали, а люди окликали друг друга всего в дюжине ярдов от него.
— Синьор! Синьор Каэтани! — пропел один из всадников, его юношеский голос дрожал от волнения. — Кола ди Риенцо зовет на помощь! Колонна и проклятый Орсини заключили перемирие против него… и намерены избавиться от него сегодня ночью!
Гримнир услышал усталый вздох. Ответил голос гораздо более пожилого человека:
— Так это правда, Якопо? Я знал, что эти собаки не замышляют ничего хорошего.
Гримнир услышал топот копыт и звяканье цепей, когда третий всадник, даже моложе первого, выехал вперед. В его словах слышался страх:
— Мы должны предупредить кого-нибудь, отец! Ди Риенцо, Колонна, Орсини… это не имеет значения! Им нужно рассказать о том, что мы видели! Это… Это нечто большее, чем любая вражда между дворянами!
— Что он имеет в виду, синьор?
В ответе старика прозвучала резкая нотка неодобрения:
— Мой сын имеет в виду, что по всей Аппиевой дороге бушуют пожары. Фермы сожжены, трупы брошены гнить. Там, где юный Джанни видит руку дьявола, я вижу дело рук мародеров. Скорее всего, они направляются в Рим.
— Вы видели то же, что и я! — огрызнулся Джанни.
Якопо заговорил прежде, чем отец и сын успели перейти к словесной перепалке:
— Тогда нам следует поторопиться, синьор! Это могут быть безбожные союзники Колонны, стремящиеся разделить наши силы.
— Я тоже так думаю, — ответил старый синьор Каэтани. — Собирай людей, Джанни!
— Зубы Господни! Но…
Голос старого синьора прозвучал как удар хлыста:
— Наш покровитель, Папа римский — а, возможно, и сам Бог — хочет, чтобы Кола ди Риенцо остался у власти! Каэтани поспешат ему на помощь! А теперь собирай людей и держи язык за зубами!
На мгновение воцарилась напряженная тишина, затем Гримнир услышал, как юный Джанни развернул коня и легким галопом поскакал обратно тем же путем, каким и приехал. Двое других мужчин направили своих лошадей на другой конец рощи, в сторону Рима.
— У вас ведь есть свой сын, Якопо, так? — спросил старик, помолчав.
— Да, синьор, но он еще молод.