На мгновение он задержался там, слегка расставив ноги на выступе шириной менее двух пальцев, и уставился вверх, на зубчатую вершину. Следующая секция стены была еще более изрыта ямами и трещинами. Сущий пустяк для ребенка с далекого Севера, из затерянного Оркхауга, который карабкался по голой скользкой скале в том возрасте, когда белокожие сопляки едва могли ходить. Это было легче, чем идти по лестнице. Он вскарабкался.
Едва переведя дух, Гримнир забрался в амбразуру. Он пригнулся, как чудовищный хищник, оглядываясь по сторонам в поисках часовых. Люди на башне — в двадцати ярдах от него и в двадцати футах выше того места, где он стоял, — собрались вокруг жаровни, прислонили к плечам копья, грели руки и разговаривали между собой. Гримнир ухмыльнулся. Он спрыгнул на парапет. Подобно быстро движущейся тени, он перешел на противоположную сторону и обнаружил ступени, вырубленные с внутренней стороны стены. Он спустился по ним по две за раз. У подножия стены ручей снова вытекал из водопропускной трубы и с плеском устремлялся вниз по выложенному камнем руслу. В темноте, освещенной лунным светом, горел его единственный красный глаз, и Гримнир пошел вдоль ручья прочь от древних стен, в пасторальное сердце Старого Рима…
ОН ОЩУТИЛ вкус пепла. Холодный воздух был насыщен им, с осенних высот спускались клубы дыма. Ночь пропахла обугленным деревом и гортензиями; вонь от сгоревших трупов смешивалась с запахом цветущего жасмина. Гримнир крался по краям колоссальных руин, заросших плющом, где лунный свет пятнами проникал сквозь кроны каштановой рощи с желтыми листьями; на севере и востоке, частично скрытое массивом одного из семи холмов Рима, небо отливало цветом расплавленной меди. В том направлении пылали яростные пожары; острый слух Гримнира уловил эхо лязга клинков и крики людей, насаженных на копья. Он спросил себя, чем закончилось восстание, о котором беспокоился старый синьор Каэтани. Гримнир отхаркнулся в пыль. Пусть себе сражаются, пока это отвлекает их от всего остального.
Эта часть Рима напомнила ему пейзаж вдоль Аппиевой дороги — ничего, кроме монастырей и базилик, приютившихся среди виноградников, извилистых проселочных дорог там, где когда-то пролегали мощные улицы. И руин. Сплошные руины, как будто мертвым постоянно нужно напоминать живым, что они тоже когда-то ступали по этому месту.
Поравнявшись с огромной осыпающейся аркой, Гримнир услышал звон осыпающихся камешков. Он повернулся на звук, и его сакс со скрежетом вылетел из ножен. Сквозь арку, увитую виноградными лозами и изъеденную эрозией, он увидел широкую площадь, вымощенную крошечными разноцветными камешками, изрытую оспинами и заросшую сорняками. Напротив, из-за другой арки, в тумане возникло движение.
В поле зрения появилась пожилая женщина. Она была седовласой и худой, почти как скелет, несмотря на холод, ее худощавая фигура была закутана в лохмотья. Старуха подняла грязную руку, вытянув указательный палец и указывая на него — жест судьбы.
— Скрелинг, — прошипела она, и ее голос эхом разнесся по улице. — Он хочет тебя, скрелинг!
— Тогда веди меня к нему, ведьма! — ответил он, проходя через арку. — Отведи меня к этому мерзкому змею, и я положу конец этой маленькой погоне!
Старуха рассмеялась и убежала, вприпрыжку, как ребенок, вдоль разрушенной веками колоннады. Гримнир бросился за ней.
— Веди меня к своему хозяину, я сказал! — прорычал он.
Старуха исчезла между колоннами. Гримнир увидел, как она танцует на другом полу — на этот раз на разрушенной временем мозаике, с которой на них смотрели лица давно умерших римлян, изрезанные трещинами и грязные.
— Хозяину? — промурлыкала она. — У меня нет хозяина, скрелинг.
Гримнир пробежал через колоннаду и бросился на старую каргу, волосы которой в лунном свете казались серебристой завесой. Ее глаза… один был мутным и мертвым, другой сверкал, как огни ётунов в бушующем море. В ее смехе слышались крики воронов, скрежет железа по кости и грохот барабанов. И тогда Гримнир почувствовал это: дуновение морозного воздуха, пахнущего старым деревом, мокрым железом и кровью. Дрожь дурного предчувствия пробежала от макушки скрелинга к подошвам его ног. Он резко остановился…
Мозаичный пол треснул и осыпался под ним. Внезапно мир завертелся. Гримнир упал навзничь, размахивая руками; его ладони искали опору, какую-нибудь стену или что-то еще, чтобы остановить падение.
Не было ничего.
Ничего, пока кости его шеи не наткнулись на бордюр из холодного, твердого известняка. И под его весом, при том, что он был согнут, не выдержали даже окованные железом позвонки каунара. Гримнир почувствовал приступ агонии; он услышал, как хрустнул его позвоночник, и внезапно его конечности сковал паралич. Он не мог ни дышать, ни двигаться. Его бесполезное теперь тело обмякло, голова была повернута под нелепым углом. Подняв глаза, он увидел силуэт старухи примерно в тридцати футах над собой, обрамленный кружащимися звездами.