Гримнир ответил свирепой ухмылкой, обнажив пожелтевшие клыки. В его единственном глазу горела такая неприязнь, что Блартунга выронил копье и отшатнулся. Но как только скраг переместил свой вес и собрался повернуться, чтобы укрыться за стеной щитов, воздвигнутой Истинными Сынами Локи, скрелинг был уже рядом с ним.
Юноша в ужасе вскрикнул, когда пальцы Гримнира с черными ногтями вцепились в волосы на небритой половине черепа скрага. Скрелинг безжалостно развернул Блартунгу и повалил его на землю.
— Как? — прошипел Гримнир, прижимая лицо скрага к каменистому берегу. — Я не знаю как, негодяй. А ты? А ты?
Глаза Блартунги в ужасе закатились. Гримнир уловил уксусный запах мочи.
— Нар! Конечно, нет, ты бесполезный скраг! — Скривившись, он ударил юношу головой о землю.
— М-милости! — Блартунга всхлипнул. Из рваных ран на его щеке потекла кровь. — Милости!
— Ого! Милости, да? Ты имеешь в виду вот так? — Гримнир приподнял голову Блартунги за волосы; напрягая мускулы, он ударил юношу черепом о камни с острыми краями. Потом снова. Снова и снова, пока зубы скрага не разлетелись вдребезги. Пока глаз не лопнул, как протухшее яйцо. Пока пластины его черепа не раскололись. — Вот тебе милость, ты, вероломный кусок сала! — Из горла скрага вырвалось бульканье, и от последнего жестокого удара его голова лопнула, как мешок.
Кровь и ошметки мозга забрызгали лицо Гримнира. Он поднял глаза и, склонив голову набок, уставился на стену щитов в двадцати ярдах от себя. Ее образовывали высокие каунары в красных плащах; их круглые щиты были украшены змеиным сигилом Манаварга. Они исполняли боевой сигнал, грохоча эфесами и рукоятками по краям щитов.
Гримнир откашлялся и сплюнул. Крови одного скрага было недостаточно, чтобы утолить жажду убийства, бурлившую в его животе. Ему нужно было больше. Много больше. Движимый яростью, он схватил упавшее копье Блартунги, все еще мокрое от крови, которой Гримнир полил его, и бросился к стене из щитов Манаварга. Позади него голоса выкрикивали его имя; впереди вражеские каунары насмехались над ним. Он был обнажен по пояс, перепачкан кровью и вооружен только ржавым копьем мертвого скрага.
— Приди и умри, маленький скрелинг! — взревел один из них. Гримнир заметил свою первую жертву — он не мог не заметить ее — чудовищного каунара, который был на голову выше Гримнира и тяжелее по меньшей мере на семь стоунов. Почерневшая от сажи кольчуга покрывала его от макушки до пяток; на голове у него был открытый назальный шлем, украшенным гребнем из скальпов скрелингов, в мускулистой руке он сжимал топор с широким лезвием, уравновешенным шипастой молотообразной головкой.
Этот ублюдок сломал сомкнутую стену щитов, выйдя вперед. Его плащ закружился, когда он отбросил щит в сторону.
— Он мой! — крикнул он своим товарищам. Стена щитов снова сомкнулась, когда этот монстр сделал полдюжины длинных шагов на открытое пространство. — Мой, вы слышите меня? Я…
Гримнир не дал ему договорить.
Со змеиным шипением сын Балегира выбросил руку вперед, вонзая острие своего копья в бородатый подбородок каунара. Прерывистый вздох, предназначенный для хвастливого перечисления своих деяний, превратился в предсмертный хрип, когда наконечник копья прошел сквозь кости и зубы, рассек мышцы языка и мягкую плоть неба, расколов лицо каунара от челюсти до лба. Из рассеченных копьем руин хлынула кровь.
Быстрый, как змея, Гримнир выпустил древко копья и вырвал топор из онемевших пальцев каунара. Он развернулся, прогибаясь в поясе, и прежде, чем умирающий ублюдок успел упасть, он ударил молотообразной головкой топора прямо в бронированную грудь своего врага. Гримнир взвыл от радости, когда пронзенный и изувеченный гигант катапультировался обратно в ряды своих товарищей. Щиты дрогнули; копья и мечи стали бесполезны под тяжестью своего так называемого защитника.
И в образовывавшуюся брешь прыгнул алчный сын Волка.
И он был не один. Он почувствовал дуновение ветра от оперения из вороньих перьев, когда стрелы пролетели в нескольких дюймах от него. Стрелы летели сзади, с носов лодок, и попадали в глаза и горло Истинных Сынов на его пути. Он услышал голос Скади, выкрикивавшей свое презрение к их врагу; он услышал хруст дюжины килей по гальке, за которым последовал боевой клич Ульфсстадира.
После этого Гримнира не слышал ничего. Он не обращал внимания на глухой хруст костей, на крики, которые были побочными продуктами соединения железа и плоти. Он не чувствовал судорог от ударов, исходивших от лезвия его позаимствованного топора, когда он молотил воинов Манаварга, как пшеницу. Здесь, в этот момент, остались только красный туман ярости, вой крови и раскаты грома; стояла погода Одина, и на этом корабле смерти он был главным кормчим.