— Что это за место? — спрашивает она, медленно поворачиваясь, и ее голос звучит глухо и кощунственно в первозданной тишине. — Зачем ты привел меня сюда?
Ее кожу покалывает. Что-то движется у нее под ногами, извиваясь, пробиваясь сквозь земную кору. Что-то невероятно древнее. Она чувствует… гнев. Ярость. Жажду мести. Узловатый дуб нависает над ней, его раскидистые ветви принимают форму руки с длинными пальцами. Голос исходит от каждой ветки, ствола, камня, листа и травинки, и его сила такова, что заставляет ее упасть на колени.
Она дрожит, зажмурив глаза. Сквозь ее ужас доносится жуткий звук — звук, похожий на треск рвущейся ткани или дерна. Слишком поздно она осознает его источник. Прежде чем она успевает подняться и побежать, корни дерева — бледные, влажные и извивающиеся — поднимаются из земли, чтобы схватить ее. Ее сопротивление ничего не значит, так быстро корни опутывают ее; извивающиеся, пропитанные соком корни обвиваются вокруг ее ног, поднимаются по туловищу. Они скользят по ее плечам и приковывают руки к бокам. Она бьется, когда корни старого дуба обвиваются вокруг ее головы, заглушая крик.
И последнее, что она слышит, прежде чем ее затягивает в первобытную тьму, откуда она пришла, — это голос духа дуба, полный угрозы:
— Мой!
Идуна отпрянула, отползая от кромки воды. Она кашляла и отплевывалась, ее мокрые волосы белой бахромой обрамляли мертвенно-бледное лицо. Страх затуманил ее желтые глаза — ужас, пронизывающий до костей, дикий и атавистический. Дрожащей рукой она вытерла рот влажным краем рукава.
Справа от себя, сквозь сухие листья и крапиву, она услышала, как стена щитов Манаварга прогнулась под тяжестью натиска Ульфсстадира. Звуки резни приобрели новый смысл, когда это… это существо, принявшее облик Гримнира, сына Балегира, напало на Истинных Сынов Локи. Кем оно было? Чужаком? Каким-то духом, вызванным из Воющей Тьмы и принявшим облик скрелинга? Каким-то древним веттиром, обитавшим под корнями Иггдрасиля, призванным в Настронд обещанием резни? И кто вызвал его? Единственной среди них, у кого были хоть какие-то остатки здравого смысла, была ее шлюха-дочь, Скрикья. Это ее рук дело?
Тогда Идуну пронзила леденящая душу мысль. Что, если этот Гримнир, этот Чужак, которого защищали духи, даже более могущественные, чем он сам, и был идеей мести скрага Снаги? Он был старшим из них всех; у него были тысячелетия, чтобы постичь тайны Настронда… Что, если за всем этим стоял он?
Иссохшие конечности Идуны наполнились решимостью. Она схватилась за свой посох, используя его как костыль, чтобы подняться на ноги. Она должна предупредить Манаварга. Парни Ньола потеряны, но еще есть время увести лорда Каунхейма с поля боя…
СКАДИ КРАЛАСЬ за Гримниром, как охотник за падалью за акулой, жаждущей легкой добычи. В зубах она сжимала кинжал, а на тетиву была наложена последняя стрела. Споткнувшись о ковер из мертвых и умирающих каунаров, она каким-то чудом удержалась на ногах; в последний момент, когда какой-то злобный ублюдок из Каунхейма подошел к Гримниру со слепой стороны, она снова натянула тетиву и тем же движением отпустила ее. Этот железный наконечник, украшенный черными, как ночь, вороньими перьями, пронзил шею воющего врага насквозь; она смотрела, как стрела пронзила этого извергающего кровь дурака и полетела дальше, раскалывая ивовые щиты, кольчугу и кости каунара рядом с ним. И яростный рев этого урода перешел в визг, когда в трех шагах от нее топор Гримнира запел свою предсмертную песню.
И она была не одна. Скади повсюду видела белый череп оленя — эмблему народа Кьялланди. Старинные римские доспехи и щиты сталкивались и лязгали, когда кривоногие скрелинги — похожие на скрюченных духов грабежа и резни — вступали в схватку со своими прямоногими родственниками, Истинными Сынами Локи. Тела бились и корчились; копья находили щели в доспехах, топоры сверкали в вечном полумраке, мечи скрежетали и искрили, раскалывая шлемы и черепа под ними. Лилась черная кровь; ее ручейки стекали в молочно-белые воды залива Гьёлль, образуя на гальке пятно зловонной запекшейся крови.