— Я… хочу… чтобы… он… оказался под… моими… ножами!
— Тогда слушай, что я тебе говорю, и делай, как я говорю.
Ее тонкие ноздри раздулись:
— У тебя есть что-то на уме?
— Пока ничего серьезного. — Снага поднялся на ноги. — Но я знаю одно: нам давно пора встряхнуться. Судя по всему, Манаварг потерпел поражение в заливе Гьёлль. Этот высокомерный ублюдок забьется в нору и будет лелеять свою гордость. Так что, может быть, вместо этого мы отправимся к Храудниру и его парням на болота? Между ним и Балегиром нет взаимной симпатии… или, я думаю, между ним и Кьялланди. И эта победа только сделает этих ублюдков еще смелее, чем когда-либо. — Он подошел к Кётт, сидевшей на коленях, и протянул ей руку. — Возможно, пары удачно подобранных лживых слов будет достаточно…
Кошка ухватилась за протянутую руку и позволила ему поднять ее на ноги. «И что мы будем делать с… что нам делать с Блартунгой?» Ее глаза были сухими, но боль, запечатлевшаяся на ее молодо-старческом лице, была похожа на следы работы молотка и зубила.
Снага вздохнул:
— Оставь его. Теперь это не что иное, как воронье мясо. Нет смысла пытаться похоронить его.
Из глубины рощи, с той стороны, откуда они пришли, Кётт и Снага услышали резкий шепот:
— Вождь!
— Я здесь, Крысокость, — ответил он, узнав в этом голосе одного из своих лейтенантов. В поле зрения появился Крысокость. Красноглазый, с копной слипшихся от грязи волос, Крысокость был ростом со Снагу, но тоньше, как лишенный плоти манекен, обтянутый плохо сшитой кожей. Изодранные в клочья остатки кольчуги свисали с его худощавого тела, и он опирался на короткое копье. — Что случилось?
— Там, наверху, происходит что-то странное. — Крысокость указал острым подбородком на стены Ульфсстадира, едва различимые сквозь листву. — Никто из нас не знает, как это объяснить.
Снага бросил последний взгляд на медленно поворачивающийся труп, который был Блартунгой — толстым, верным Блартунгой, который всегда был готов услужить. А теперь… ничего. Мясо на веревке. Суровое напоминание о том, что несправедливость верхних миров повторяется и в нижних. По крайней мере, на данный момент. Хотя он и не призывал никакого бога — ибо какое богу дело до таких, как он и его скраги? — Снага, тем не менее, поклялся отомстить. Он поклялся в этом своей кровью, своей вечной жизнью. Гримнир сын Балегира заплатит.
И ему было все равно, как именно.
— Покажи мне, — сказал он, поворачиваясь к Крысокости.
МОГРОНД ПОДНЯЛСЯ и снова упал. Шипы на кольчуге булавы с волчьей головой пронзили кольчугу и кость и вонзились в грудь Гримнира. Балегир оставил его там, как топор лесоруба в пне в конце тяжелого рабочего дня.
— Бесполезные маленькие ублюдки! — сказал он, поворачиваясь. — Если ты хочешь, чтобы что-то было сделано правильно, тебе лучше сделать это самому, а?
Варгхолл разразился криками веселья и воплями ярости. Игроки дрались, чтобы вернуть свои ставки; начались потасовки, поскольку никто из них не предвидел такого исхода. Лорд Красного Глаза растолкал толпу. Он широко раскинул руки, наслаждаясь в равной мере их одобрением и ужасом.
Гиф не испытывал ничего, кроме презрения к этому жирному дураку. Посмотрите на него, хотелось ему сказать. Посмотрите, как он важничает и прихорашивается, как будто одержал великую победу! Ба! По мнению Гифа, Балегир был худшим из падальщиков, слишком ленивой гиеной, которая только и делала, что пожирала добычу льва. Он старался не выдать своего презрения. Даже у гиены есть зубы, которые могут раздирать, и челюсти, которые могут сокрушать. Итак, Гиф улыбнулся; он засмеялся вместе со всеми, хотя его глаза блестели от сдерживаемого отвращения.
Стоявший рядом с ним Кьялланди пробормотал шепотом:
— Где же то чудо, о котором ты говорил?
— Жди, — ответил Гиф, слегка повернувшись. — И наблюдай — И, затаив дыхание, отец и сын именно это и сделали: они ждали и наблюдали.
Гримнир не солгал. Это произошло быстро и без предупреждения. Сначала это было едва заметно — дрожь, пробежавшая по окованной железом рукояти Могронда; затем она стала более заметной. Рукоять огромной булавы задрожала; она наклонилась, как будто чья-то невидимая рука пыталась вытащить ее из окровавленного тела Гримнира. Наконец булава перевернулась и с приглушенным стуком упала на пол.
Труп застыл.
— Вот, — прошипел Гиф. — Ты видишь? — В ответ Кьялланди схватил сына за руку. Скади и Скрикья, сидевшие напротив, тоже обратили на это внимание. Глаза дочери Скэфлока расширились, а лицо королевы побледнело, став похожим на взбитые сливки. И они были не одни. Поодиночке и парами другие заметили, что что-то происходит; в Варгхолле воцарилась тревожная тишина.