— Скажи в Настронде, когда упадет смертельный удар, — бормочет Гиф, как бы про себя, — что тебе не суждено дождаться Вигрида. — Он потирает подбородок, снова и снова повторяя слова. — Как ни крути, в этом есть что-то зловещее.
— И я так думаю. Как будто он собирается напасть на нас до того, как прогремит Гьяллархорн. Но почему? Мы умираем и возвращаемся, совсем как его драгоценные эйнхерии.
— Не знаю. — Гиф встает и смотрит на затянутое облаками небо, на огни Иггдрасиля, мерцающие за завесой. — Я не знаю, маленькая крыса. Ты прав, что боишься. И ты прав еще в одном: нам нужно добраться до Мимира и выяснить, что задумал этот старик, который оставляет воронов голодными, и кто стоит за твоим даром вечной жизни. Слишком много вопросов остается без ответов.
— Я дважды прав? — ухмыляется Гримнир. Он поправляет свой оружейный пояс, затягивая его потуже на поясе. — Маленькие чудеса, старый пьяница.
— Я схожу за Скади и кое-какими припасами, засвидетельствую свое почтение королеве, вон там. — Гиф кивает на двери Варгхолла. — Возьми своего любимого брата, готовься к путешествию. — Здоровый глаз Гримнира глядит на труп ублюдка Сеграра.
— Я подготовлю его, — говорит Гримнир с широкой улыбкой.
Гиф кивает, поднимается по ступенькам и исчезает внутри. Гримнир слышит, как его имя выкрикивают с триумфом, затем отворачивается. Его улыбка исчезает. Он направляется не к привязанному веревкой Сеграру, а к центру двора; он останавливается и смотрит на клубящееся небо. Зеленые, желтые и синие вспышки пронзают грозовые облака дыма и кузнечных испарений. И в этом жутком колдовском свете он вспоминает момент своей последней смерти, ту часть, которую он утаил от Гифа; мгновение, когда энергия Гунгнира забрала у него жизнь — так же легко, как ветер срывает листья с молодого деревца…
И внезапно, прежде чем успело затихнуть даже эхо громового голоса Всеотца, мир вокруг него исчез в резкой вспышке света. Что-то ударило Гримнира пониже спины, бросив его в разрушенную стену. Когда жизнь покидала его, он почувствовал, как что-то невероятно древнее нависло над ним — нечто, возникшее из самой земли, часть ее, но в то же время отдельное от нее. Медленный, звучный голос говорит нараспев:
Эти слова преследовали его вплоть до темноты забвения…
ГРИМНИР СМОТРИТ на свою левую руку, сжатую в кулак. Он разжимает ее, расправляя длинные пальцы. Его взгляд выхватывает иероглифы из бледной ткани шрамов. Каждый из них рассказывает историю сам по себе. Битва выиграна, враг повержен. Железное лезвие отняло жизнь. Даже этот неровный шрам на левой ладони. Хотя он давно зажил, Гримнир знает его происхождение: он был нанесен его собственным клинком, чтобы получить кровь. Гримнир хмурится. Кровь, которую он затем размазал по поверхности восьми валунов, найденных им в долине реки Эйвон более трехсот лет назад.
— Этого не может быть… — бормочет он. И в затянутых облаками небесах, за дымом и гарью, поднимающимися из Муспельхейма и Ётунхейма, Иггдрасиль дрожит в ответ.
12 КАУНХЕЙМ
В железной жаровне потрескивал огонь, и в его тусклом свете Снага сидел на корточках, наблюдая, как труп Балегира медленно приближается к моменту возрождения, когда странная нежизнь Настронда оживит его конечности и с ревом приведет в сознание. Края полудюжины страшных ран на голове и теле Балегира уже срастались. Раздробленная кость корчилась под кожей; новый глаз вырос из запекшихся руин старого, в то время как старая пустая глазница восстановилась, хотя так и осталась пустой.
Кётт, сидевшая рядом с ним, прошипела вопрос, ее голос был подобен медленному скрежету кремня по стали: