Это были последние слова ефрейтора Еремеева.
— Ленты! Патроны давайте! — кричал Райков.
И рядом слышались немецкие голоса.
Откуда-то появился Антон Трущак, весь забинтованный, с палкой в руке. Подтащил по ходу сообщения коробки с пулеметными лентами. Он был из тех раненых, которые решили снова взять оружие и стать в строй.
Оленич посмотрел туда, где старик видел танки! Но танков не было видно за кустами. И вдруг заметил, как подкрадываются между кустами к пулемету два немецких автоматчика. Он их заметил первым и бросил гранату, потом дал длинную очередь из своего ППШ и понял, что уже некуда идти: сражение переметнулось в боевые порядки батальонов, бой идет отдельными очагами. И он занял оборону около пулемета Райкова. Вытащил из ниши две «лимонки» и положил на бруствер. Тут же — запасной диск. Осмотрел и проверил автомат…
Сначала его обдало каким-то неживым, тлетворным ветром. Потом вздыбилась земля, и пламя метнулось перед глазами. Что-то навалилось на него, давило все сильнее и сильнее. А в ушах звучал чей-то голос: «Сзади танки, сынок…»
Но в сознании тлел слабый огонек. Жив? Пошевелил рукой — двигалась, попробовал ее поднять — не пускал песок. Понял: его присыпало. Почувствовал, как учащенно билось сердце. Живой! Его оглушило, примяло, но он цел. Выбрался из-под кучи песка и вспомнил о своих гранатах. Где они? Чтобы вдруг на них не подорваться. Где автомат? Диск? Глаза почти не видели.
Послышался стон. Кто стонет? Кто-то из ребят ранен. Протер глаза. Вокруг непрерывно гремели выстрелы. Но пулемет молчал. Странно: Райков неподвижен, словно выжидает или прислушивается. Но поза безвольная, видно, так устал этот веселый и неутомимый парнишка. Андрей и сам чувствовал себя на пределе, кажется, продлись еще немного день и не наступи ночь, он бы тоже так свалился с ног. Тело словно пережеванное — песком примятое. И в голове шум, звон. Непрерывный, монотонный… Хотелось убежать из этого гула. Сквозь туман сознания и какую-то внутреннюю неподвижность пробилась мысль: «Это контузия, меня оглушило и здорово тряхнуло».
Вблизи кто-то вновь застонал. Может, Алимхан? Он находился недалеко. Андрей всматривался в густеющие сумерки, но глаза болели, слезились и почти ничего не видели. Кто-то же был рядом! «Неужели никого нет? Не может быть. Не все же погибли… Где же они, мои пулеметчики? Может, их тоже присыпало песком?»
Но вот он увидел Трущака. Старик сидел на откосе развороченного снарядом окопа и обеими руками держал ногу. Оленич хотел встать и подойти к солдату, но не смог устоять, свалился в траншею. Потом все же почти на четвереньках он добрался до Трущака.
— Вы ранены? — спросил он. — Сейчас попробую перевязать…
— Не надо, командир. Ты сам еле дышишь.
Послышались голоса. Разговаривали немцы. Недалеко. Андрей приподнял голову, но за кустами ничего не увидел.
— Сережа! — тихо позвал Оленич. — Полосни по ним! Мы ведь еще живы!
— Он убитый, — еле выговорил Трущак. — Убитый Серега…
— Какой был парнишка! — прошептал Андрей.
Уже не было силы разговаривать, опустело все внутри — ни жалости к себе и погибшим, ни какого-то удовлетворения, что выстояли под таким вражеским натиском, под такими атаками. Окутывало забытье, равнодушие… Упасть, пусть снова привалит песком, может, прекратится, наконец, шум и звон в голове. Отчаянье овладело им, словно в предсмертной тоске хотелось кричать… И вдруг шум превратился в ритмичный повтор: стук-стук, стук-стук. Андрей напряг внимание, стараясь освободиться от тяжести отупения и безразличия. Донеслось явственней: стук-стук, стук-стук. Ритм такой настойчивый, даже веселый! Нет, это уже не в голове. Нечто иное. Вслушивался всем живым, что осталось в теле, — в сумеречной дали выстукивало, вызванивало. Какая-то новая азбука подавала сигнал жизни. Стук-стук — приближалось, — стук-стук. Да это же поезд! Сомнений нет — идет бронепоезд! Он идет! Путь ему открыт и безопасен.
Оленич так разволновался, что прояснилось сознание, а тело наполнилось энергией. «Бронепоезд прошел, мы выполнили задачу!» — дрогнувшим голосом прошептал Андрей. Ему хотелось поднять бойцов, собрать их вокруг себя и сказать: «Спасибо, братцы, что выстояли! Мы выполнили боевой приказ!» А еще хотелось предстать перед комбатом и сказать ему самое приятное, чего он ждал в жизни: «Ты выиграл этот бой, капитан Истомин! Это был твой главный бой!»
Вглядываясь в полутьму, прислушиваясь к обманчивой тишине, Андрей мысленно звал своих солдат: «Ребята, братцы, отзовитесь! Старшина Костров, накорми бойцов!»
Не бойцы отозвались на его призыв, а послышался громкий разговор вражеских солдат: Андрей так явственно услышал немецкую речь, что инстинктивно очутился около пулемета, развернул его и прорезал тьму огнем в направлении голосов. Он не разжимал рук и ничего не видел и не слышал, пока его не подняло вместе с пулеметом, взметнуло и швырнуло на дно окопа…