— Ты знаешь, каких денег игрушка стоит? — сказал отец. — Вот писарь у меня, семейный человек, в год получает столько.
Вовка рассердился: разве такой корабль — игрушка?
Он смотрел умоляющими глазами.
— Па-па, — тянул он, — купи!
— Нет, — ответил Михаил Андреевич, — не куплю. Обойдешься.
Мать дернула плечом, повернулась к отцу спиной и вышла из комнаты.
Это был первый случай, когда Вовке так резко отказали.
Сдаваться было нельзя. С упорством одержимого он искал выход из трудного положения, искал до тех пор, пока путь не открылся перед ним во всей ясности и простоте.
Теперь он знал, что делать. Каждый день вечером, прошептав скороговоркой перед иконой «Отче наш», он добавлял специально сочиненную молитву: «Боженька, вели им, — подразумевались отец и мать, — вели им купить мне модель».
Время шло, терпение истощалось. Модель прочно стояла в витрине. Отец и мать были по-прежнему непреклонны. Христос глядел с иконы с безразличным видом.
«Разве возможно, — думал Вовка, — чтобы он не сделал? Ему не стоит ничего, только велеть. Или он не слышит?»
К вечерней молитве прибавилась утренняя, и еще днем по нескольку раз. Наконец Вовкой овладело беспокойство: получит он модель или не получит?
В приступе отчаяния он залез на стул, снял с гвоздя икону и сказал почти с угрозой: «Пусть сейчас же тут появится модель! Слышишь? Пусть появится!»
В детской ничто не изменилось. От иконы пахло воском.
Неожиданно для себя он показал Христу кулак: «Вот тебе!»
Все в Вовке затряслось от страха. Что теперь будет? Он ждал грома, удара, чьего-то страшного прикосновения.
— Что ты делаешь, негодяй? — крикнул случайно заглянувший в дверь отец.
Икона выскользнула из рук на пол.
— Тебя спрашиваю: что делаешь?
Вовка стоял на стуле и молчал.
«Это уже выходит за рамки всяких детских шалостей, — подумал Михаил Андреевич. — Это бог знает что, названия нет: кулак показывать и бросать на пол икону!»
Провинившегося заперли в пустом чулане. К обеду отец объявил решение: во-первых, он прикажет денщику Федьке его высечь; во-вторых, немедленно отдаст в кадетский корпус. Там умеют учить уму-разуму, там много не набалуешься. И хватит баклуши бить. До безобразия дошел.
Тут Вовке даже слезы матери не помогли.
При таких трудных обстоятельствах мальчик закончил жизнь в родительском доме. От угрожавшей порки спасло вмешательство тети Капочки: она очень кстати приехала погостить из Петербурга. Капитолина Андреевна в те дни решила, будто племянник — несносный шалун и озорник; это убеждение осталось у нее надолго.
Спустя двадцать с лишним лет подряхлевшая тетка кивала на старые дела:
— Из трубочек всё строишь? Как был сорванцом, так и остался!
«Господи, — думала она, — в кого только он пошел? То человек как человек, то юрод-юродом. И единственный ведь, единственный потомок… И ни дед, ни отец не блажили. Может, женится — остепенится?»
Она с жалостью посмотрела на бородатого племянника. В выцветших старушечьих глазах блеснули слезы.
Лисицын, посмеиваясь, сидел перед ней на диване.
Капитолина Андреевна вспомнила: позапрошлой весной на пасху она вздумала навестить своего Вовочку. И что же? Она тогда увидела — стыдно сказать — целые две комнаты, где тесно от бутылок и стеклянных трубок.
Сейчас она посмотрела заслезившимися глазами и сокрушенно вздохнула:
«Так в баловстве и живет. Нет, не приведут игрушки взрослого к добру! Ведь ни отец, ни дед… Ах ты боже мой!»
— Наследство, — спросила она, — поди, все размотал?
Лисицын, опустив руки в карманы сюртука, ответил:
— Водки я не пью; в карты не играю…
— Смотри! Размотаешь деньги, по миру пойдешь. На меня, голубчик, не рассчитывай!
У «голубчика» даже борода раздвоилась от улыбки, даже веки вытянулись в щелочки. Он достал из кармана два круглых прозрачных флакона с какими-то белыми не то порошками, не то зернышками, поставил их перед теткой и сказал:
— Вот!
Та откинулась на спинку кресла:
— Что это?
— Товар, тетя Капочка. Образцы. Здесь — сахар, здесь — крахмал. Торговать думаю.
Капитолина Андреевна не заметила шутки, всплеснула руками и закричала:
— Да ты совсем, что ли, рехнулся? Никогда Лисицыны лавочниками не бывали. Срам какой!
«Нет, — подумала, — никогда бы этого Евгений…»
Глаза Лисицына спрятались. Он солидно погладил бороду:
— Зачем же лавочниками? Я, может, крупное дело открою.