— Тебя обманут ведь! — застонала тетка. — Миленький, не позорься. Хоть память отца пожалей!
А племянник озорным басом тянул:
— Будут меня величать: «Ваше степенство… пер-рвой гильдии…»
— Ах, несчастье какое… Что же ты выдумал, — дребезжащим голосом причитала старуха: — сын полковника, офицера…
В ее руке появился смятый батистовый платок. Она беспомощно, по-детски искривила губы. Тогда Лисицын всхлипнул от смеха, захлопал ладонями и сказал, заглядывая тетке в лицо:
— Я шучу, шучу! Помилуйте, какой я купец. Не стану я торговать. Это я сам сделал.
Капитолина Андреевна опустила на колени руку с платком, насторожилась. О науке она имела самое смутное представление. А торговля казалась ей отвратительным занятием, недостойным того, кто мог бы носить офицерский мундир.
— Что сделал?
— Да вот сахар и крахмал.
Она улыбнулась сквозь слезы.
— Ну тебя, баловник!
— Сделал, — Лисицын снова оживился, — ей-богу, сделал! Каждый день только и занят этим.
— Купить, что ли, не можешь?
— Я не для себя.
— Так неужели… — рука с платком приподнялась и вздрогнула, — значит, на продажу?
Лисицын резко замотал головой.
Скрипнула дверь, вошла Варвара. Она была в белоснежном накрахмаленном переднике, с кружевной наколкой на седых волосах — принарядилась по случаю гостя.
— Барыня, кушать подано, — сказала она нараспев. Шагнула вперед, добавила скороговоркой: — А Владимир-то Михайлович… не узнать прямо. Тьфу, чтобы не сглазить… такие выросли!
Тетка, косясь на племянника, опасливым жестом показала на флаконы:
— Тогда на что они тебе понадобились?
— А чтобы люди были сыты.
— Бедным раздаешь?
— Нет, не раздаю. — Глаза Лисицына стали большими и строгими; он взял один из флаконов и посмотрел через него на свет. — Видите, тетя Капочка, хочу я всех людей научить, чтобы пища ничего не стоила. Хлеб по крайней мере, сахар…
Капитолина Андреевна следила за ним, наморщив лоб. Наконец подумала: наверно, шутит.
— Ах, сорванец! — хихикнула она. — Кухмистер какой! — И тут же, опять вздохнув, забормотала: — Баловство тебе всё, игрушки… Господи, хоть женился бы.
— Пожалуйте к столу, — напомнила Варвара.
— Пойдем, — спохватилась тетка, поднялась с кресла. — Что же я… Вовочка, пойдем!
А Лисицын сидел и молчал, словно вдруг перестал слышать. Пошевеливая бровями, он разглядывал белые крупинки в прозрачном флаконе. Флакон медленно поворачивался в его руке, и кристаллики-крупинки перекатывались, отсвечивая тусклой, матовой белизной.
Глава II
Снеговые вершины
Полковник Лисицын просил о зачислении своего сына Владимира в кадетский корпус. Стояла осень, учебные занятия шли уже вторую неделю. Генерал-лейтенант Суховейко написал красными чернилами:
«Принять без экзамена на казенный кошт».
После солнца, после ярко освещенных желтых листьев, шуршавших под ногами, в старинном здании казалось совсем темно. Дежурный офицер-воспитатель посмотрел на опоздавшего, потрогал его длинные рыжие волосы, вызвал солдата-дядьку и велел, чтобы мальчика тотчас остригли и одели по форме.
Коридоры были гулкие, мрачные. Солдат угрюмо шагал впереди. От парикмахера пахло махоркой, ножницы острым концом поцарапали голову. Но когда Вовка надел черные брюки навыпуск, рубаху сурового полотна с белыми суконными погонами, все перед ним посветлело: он стал настоящим военным человеком!
— Кадет Лисицын! — окликнул воспитатель.
«Кого зовут?» подумал Вовка. И тут же вздрогнул: ведь это он теперь кадет Лисицын!
— Иди, Лисицын, на плац. Эй, кто там, покажи ему дорогу!
Был час послеобеденной прогулки. Новичка-кадета привели во двор, где бегали, кричали, гонялись друг за другом сотни три-четыре мальчиков в одинаковых светлых рубашках с погонами.
Никогда в жизни он не видел такого сборища; теперь испуганно остановился.
«Сколько их! Какие большие!»
Новичка заметили, и толпа хлынула к нему. Вовкино сердце ёкнуло. Точно в вихре замелькали вокруг разные лица, глаза, руки. Вот он уже в тесном кольце: смеются, смотрят на него со всех сторон.
— Рыжий! — удивился кто-то.
— Нос, смотри, на двоих рос… Уши! Посмотрите, уши!
Вовка пятился и жалко хлопал ресницами. Подумал: «Неправда! И про нос, про уши — всё неправда!» А на него показывали пальцами и хохотали — кто визгливым голосом, кто басом.
Приятная мысль, что он — человек военный, растаяла без следа. Захотелось спрятаться хоть в какую-нибудь щелку. Стало страшно: «Неужели с ними придется жить?»