Молодые лакеи, красавцы, все как один на подбор в красных косоворотках, тоже босые, гибкие, изворотливые, скользили между столами, проворно подставляя стулья гостям, притом обращались к ним лишь по-французски. О-о, суровую школу, как видно, прошли эти деревенские парни в доме Плещеевых! Яркость рубашек броско подчеркивалась окружающей зеленью и белизною столов.
Гости, издалека прицеливаясь к закускам, любовались световою игрою на гранях графинов и многоцветных бутылок. Вслух читали надписи на этикетках: «Кабацкая», «Полугар», «Пьянчуга проспится, а дурак никогда», «Чем тебя я огорчила», «Царства божия не проспи» и «Сивуха».
Был провозглашен первый тост за здоровье дорогой хозяйки. Тотчас раздался оглушительный пушечный выстрел. Все вздрогнули, дамы взвизгнули в один голос: «Война? Неужто война? Здесь — война?» Флейты, исполнявшие первый голос мелодической пасторали, кикснули, струнные с медными разошлись, и оркестр замолчал. Даже Плещеев был удивлен, — выстрел?.. нет, это чужая затея.
Кое-как прояснилось: пальнула старинная пушка на каменной пристани. Но ведь до сих пор в поместье она сохранялась лишь как почетная декорация, как древность, как реликвия дома. Из нее уже не стреляли — ни в девятнадцатом, ни, вероятно, и в восемнадцатом веке. Салют имениннице приготовлен на этот раз не Плещеевым — нет! — а заговором трех его сыновей. И даже под руководством Алябьева! Помогал ветеран ветхослужилый, отставной канонир той же самой роты, того же лейб-гвардии Преображенского полка — крепостной старикан Феогност Зосимов.
Мальчики были в безграничном восторге от выстрела. Сказали, что хотят пальнуть еще раз. Но дамы хором заявили протест. А вдруг снаряд разорвется?
— Ах, вы бои-итесь!.. — протянул Алексанечка и взглянул на старшего, белобрысого Лёлика.
— Parbleu... Плохо дело, mesdames, — ответил Лёлик не без галантности. — Надо тогда Феогноста скорей упредить. А то он новый заряд в дуло уже забивает.
— Donnerwetter! — вскричал Алексаша и, сорвавшись, бросился к пристани.
— Полу-ундра-а!..[2] — с громким воплем помчался вслед за ним самый младший, карапузик Петута. Таковы были усвоенные ими их «традиционные возгласы».
Вино разогревало умы, забывались заботы. Анна Ивановна к тому и стремилась. Пусть ее близкие прогонят на время мрачные мысли — бог весть, что еще придется во время войны испытать. Матушка потихоньку от всех выговаривала сыну, упрекая его: трудный год — и такие расходы!
— Ах, матушка, вы же знаете, оперный спектакль я отменил, от оракула отказался, от крепостной стены с мостиком тоже: фейерверка не будет. Но нельзя же... Праздник Анюты! А что до войны... я же хотел вступить в ополчение сам, ратников собирался поставить — мне не дозволено: Орловская губерния набору ополченцев не подлежит, как губернатор ответил. Мы, орловские, ненадежны.
— Смотрите, смотрите! — послышались голоса. — Смотрите на озеро!
И верно: островок на воде тронулся с места, начал плыть по поверхности, приближаясь к гостям. Из грота доносились звуки нескольких арф. Близ берега остров остановился, тростник зашуршал, ветви кустов и деревьев раздвинулись — появилась стройная девочка нимфа в античной тунике, с золотою лирой в руках. Это была прелестная Александрин Чернышева.
Под мелодичное сопровождение арфы началась взволнованная и вместе с тем плавная декламация излюбленной всеми элегии Вечер.
Необычный низкий голос Александрин, как бы затуманенный, сумеречный, напоминал пригашенные, задушевные гулы органа.
лились задумчивые строфы Жуковского, и казалось, над озером медленно парит темная птица и взмахивает мягкими, широкими крыльями.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Анна Ивановна получила поздравительное письмо от Карамзина, с припискою Вяземского.
Стародавний друг семейства Плещеевых Карамзин еще теснее сблизился с ними после женитьбы на тетушке Александра Лизавете Ивановне, младшей сестре Настасьи Ивановны. Их первое знакомство и первые встречи ярко запомнились Александру: она приезжала когда-то вместе с братом и Катериной Афанасьевной после их бегства во время крестьянской сполошки в брянской усадьбе к Плещеевым в тихое Знаменское... Увы, счастье супружеской пары Карамзиных было недолговечно — в апреле восемьсот первого они обвенчались, а через год Лизавета Ивановна скончалась после родов. С тех пор много воды утекло, много свершилось событий. Карамзин бросил журнальную деятельность, занял государственную должность: стал историографом. Женился вторично на обворожительной дочери старого князя Вяземского, Екатерине Андреевне. Таким образом, Плещеевы также и с Вяземскими породнились. Александр близко сошелся с Пьером Вяземским, молоденьким братом Екатерины Андреевны, теперь Карамзиной: в восемьсот восьмом написал музыку к его кантате, посвященной юным поэтом бракосочетанию своей другой, младшей сестры. Это положило начало их дружбе. А еще через год батюшка Александра, Алексей Александрович, в то время председатель одной из московских палат, будучи у Вяземских на дому, упал в гостиной, сраженный апоплексией, и врачами было запрещено длительное время трогать его и перевозить. После того батюшка долго болел и скончался в октябре десятого года.
2
Три широко распространенных восклицания: «Parbleu!» (ей-богу, тьфу пропасть —