Князь вынул и передал Алексею план Кирнасовки. При мерцающем свете жирника тот разобрал: все указано подробно и точно. Раскрыты необходимые данные, чтобы выкопать Русскую Правду.
А Голицын продолжал ворковать. Государь-император соизволил распорядиться Николая Заикина отправить в Кирнасовку с фельдъегерем и двумя жандармами, дабы тот указал место схоронения бумаг. Однако сам Заикин при зарытии не присутствовал и осведомлен о месте погребения бумаг лишь со слов Бобрищевых-Пушкиных. Посему он может легко ошибиться. Бобрищевы-Пушкины не в себе, то есть не совсем в своем уме, во всем запираются и оба слишком слабы, чтобы совершить в санях столь далекое путешествие. Но если Плещеев 1‑й одумается, поймет всю выгоду, которую можно извлечь из правдивой, прямодушной готовности добросовестно выполнить страстное пожелание императора, то немедленно будет он переведен в другой каземат, освобожден от цепей, допущен к прогулкам. Добротная еда и вино восстановят в два дня его ослабевшие силы. А потом — какое путешествие! — в розвальнях! — вдоль всей России! — в теплый край... И возвращение победителем. За наградой!
Тем временем мысли Алексея вращались в вихревом круговороте. Поехать, показать ложное место, найти новые доводы, чтобы доказать правдивость сожжения, доказать невозможность разыскать документы... таким образом выиграть время?.. Обстоятельства сами подскажут еще другие соображения для новых фальшивых, запутывающих доказательств, сбивающих с верных путей... А иначе? Будет послан Заикин. Или уговорят, понудят одного из Бобрищевых-Пушкиных... Они укажут настоящее место... Ведь к ним тоже «моральное воздействие» применяется...
— Князь, вы — анафема? — вдруг заговорил Алексей.
Голицын опешил и даже не сразу понял вопрос. Пришлось повторить.
— М-м-м-м... н-н-н... в не-екотором роде... en partie... parcellement... частично... От церкви я действительно отлучен, и вход в божий храм мне заповедан. Однако у меня своя молельная есть, где, как вам известно, покойный государь молиться любил. Но скоро отлучение снимут‑с.
— Раз вы анафема, значит, и явились ко мне как анафема. По-гречески анатэма. То есть отверженный. Я тоже анафема. Отверженный, проклятый. В этом — мы родственны. Потому-то я слушаю вас и говорю с вами, единственным... Я... соглашаюсь... Я поеду.
— Mag-ni-fi-que! — вскричал Голицын на весь каземат, — Ве-ли-ко-леп-но!.. Ex-cel-len-tis-si-me![56] Преподобному мученику Викторину ура! Майор Лилиенакер, вы, кстати, свидетель. — Алексей и не предполагал, что у князя такой силы голосовой аппарат. — Ну, вестимо, то есть само собою разумеется, пора, давно пора снять с себя добровольный обет блаженного Исихии, Антиохийского хоривита, безмолвника века седьмого. До сих пор вы, придавленный коллегиальностью, носили в голове несбыточные планы кон-сти-ту-ци‑и, то есть чудовищного альянса демократии, а вернее сказать, олигархии с царскою властью. Par calcul des probabilites[57] отныне обретете философическую независимость. Майор Лилиенакер позаботится о переведении вас в иные apparterments.
— Скажите мне, князь, — через силу спросил Алексей, — раз я называюсь ныне Плещеевым-первым, то, видимо, появился в Деле о злоумышленниках еще Плещеев-второй... Уж не брат ли мой младший?
— Ах, как ползают по животу эти мокрицы! Увы, не имею права ничего вам об этом сказать. И я просто не знаю. Parole d'honneur[58].
— А что с Тимофеем, крепостным человеком нашей семьи?.. Он был взят вместе со мною.
— А что может с ним быть? — Князь даже руками развел. Ума не приложу. Не интересовался подобными... смердами. Вероятно, отправили его вместе с другими такими же в Васильевскую куртину, кажется, так. О боже, четырнадцать тысяч младенцев, избиенных от Ирода в Вифлееме, как я засиделся у вас!.. Зато ваша беседа в ее цинциннатовой простоте доставила мне истинное наслаждение, как souper fin avec vin de paille[59]. Если бы не сороконожки, parbleu, клопы, тараканы, блохи и муравьи. Я в исподнем белье уношу домой целый зверинец. Зато имею возможность призвать академиков. Христиан Иванович Пандер мне приведет Эдуарда Менетриэ, знаменитого энтомолога, и вместе мы займемся изучением многообразнейших видов вашей тюремной коллекции. Au revoir mon petit[60]. Счастливой дороги. Когда вернетесь, выхлопочу вам свидание с батюшкой — ведь дозволение переписки и встреч Никите, а также Захару исходатайствовал я!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Военный министр граф Татищев 31 января 1826 года направил коменданту Петропавловской крепости генерал-адъютанту Сукину приказ: заключенного Плещеева 1‑го, снабдив теплой для дороги одеждой, сдать закованным в ножные железа фельдъегерю, штаб-ротмистру Мантейфелю. На ротмистра было возложено препровождение арестованного в Тульчин, Кирнасовку и обратно. Дано секретное поручение: отыскать зарытые бумаги в месте, которое будет указано заключенным, строжайше за ним наблюдать, не дозволяя ни с кем малейших сношений, не открывать его имени, никому не сообщать о целях поручения. Найденного свертка бумаг не читать. Для конвоирования назначались два надежных жандарма, отпускалось 1700 рублей на содержание в пути четырех направляемых лиц. Арестанта надлежало доставить с найденными документами обратно в Петропавловскую крепость, коменданту Сукину.