— Ну уж, не-ет, этот животный крик для каждого невыносим.
Подняв над головами два зажженных канделябра, они направились через Белую залу в сторону церкви.
В дверях Белой залы стоял часовой. Увидев их, задрожал, побледнел и отвел трусливо глаза. Пропустил без опроса.
От сырости замка во всех апартаментах навис густой туман. В молочной пелене утопали углы. Двери открывались и закрывались сами собою от сквозняков, и хлопанье этих дверей жутко отдавалось по всем коридорам дворца.
Два истопника пробирались в сторону спальни. Увидя Бороздина и Плещеева, испугались и повернули обратно.
Ветер задувал огни канделябров. Воск закапал одежду. Спустились по лестнице и — заблудились.
Наконец вышли во двор. Вздохнули полною грудью. За воротами, на плацу, действительно были войска. Все оцеплено.
— Анна Ивановна, наверное, истомилась, — сказал Александр. — Чего доброго, вышла. Где-нибудь вокруг рвов бродить начала. Как бы патрули ее не забрали...
— Ну, скоро конец. Но смотри!..
Вдоль стен бесшумно прокрадывалась массивная фигура с большой головой на коротеньких ножках, в туфлях ночных и шинели поверх архалука. Шмыгнула к воротам.
— Ф-фу! крысу напомнила...
— Да ведь это — Кутайсов!.. Удирает... с тонущего корабля. Пойдем поможем его задержать.
Но опоздали: патруль его уже пропустил.
— Что ни говори, граф, обер-шталмейстер, а сколько знаков отличия, русских, иностранных, и все в бриллиантах. Ордена на свой архалук, должно быть, надел.
Из главного подъезда дворца вышел генерал Беннигсен. Встал на верхней высокой ступеньке подъезда. Осмотрелся вокруг. Взглянул на часы.
В окнах дворца постепенно зажигались огни. Стали понемногу выходить заговорщики. Один из них подошел к Александру:
— Не узнаете, Плещеев?.. Огонь-Догановский.
— Василий Семенович! Я думал, вы в Шлиссельбурге...
— Меня отпустили недавно. Екатерина Николаевна Потемкина отхлопотала.
— И в заговоре вы принимали участие?
— Я был в одной колонне с вами.
— Как?.. В партии Зубова?
— В партии так называемой Зубова. А вы меня не заметили?.. Да где там, в эдакой суматохе!..
Беннигсен увидел наконец того, кого дожидался: в воротах появился граф Пален во главе второй огромной колонны задержавшихся в городе заговорщиков. Стремительной, энергичной походкой граф подошел к Беннигсену и коротко спросил по-немецки:
— Fertig?
— Aus.
— Der Leichman ist kalt?
— Noch nicht ganz. Aber bald[1].
Непонятный возглас нечто вроде вздоха облегчения — вырвался из груди графа Палена. И затем властным голосом он начал распоряжаться. Приказал в апартаментах, соседних со спальной, расставить новые, свои караулы. И прежде всех остальных в комнате угловой, между покоями государя и государыни. Двери там наглухо заколочены? Все равно. Особый караул у выхода из апартаментов вдовствующей монархини!.. Не впускать, не выпускать ни-ко-го! даже высочайших особ.
— Ротмистр Бороздин!.. Примите дежурство при его высочестве цесаревиче Александре Павловиче, а ныне — императоре всероссийском.
Граф Пален направился в замок, Бороздин вслед за ним.
— Мы на мгновение поднимемся наверх, к телу покойного, а затем я проследую... к новому императору!
— Ах, да, еще кое-что. — Граф Пален на пороге чуть задержался и сообщил Беннигсену, опять-таки по-немецки, что им уже вызван медик Виллие, хирург Семеновского полка. Пусть осмотрит покойного, начнет приводить тело в порядок. А кстати... пусть... на всякий случай... пусть перережет артерии...
Беннигсен и Пален ушли. Огонь-Догановский саркастически ухмыльнулся:
— До чего любопытно, Плещеев: два остзейца на помощь англичанина призывают... Ведь медик Виллие — англичанин, друг лорда Витворта. А известно ли вам, почему граф Пален со своим подкреплением прибыл в замок так поздно?
— Заблудился, видимо, в Летнем саду, — с иронией ответил Александр.
— Ну уж не-ет. Если бы оказалось, что наша первая колонна — колонна Зубова — потерпела провал и вся арестована, как он стал бы после прибытия действовать?
— Ясно. Вторично предложил бы императору отречение.
— Ха! Вы это серьезно? Чудак. Тогда граф Пален выступил бы в роли спасителя трона. Раскрыл бы Павлу Петровичу имена всех заговорщиков. И мы с вами встретились бы не в подъезде этого замка, а... в Шлиссельбурге, Кексгольме... или в Сибири.
— А почему, Василий Семенович, я все-таки никак не могу вас припомнить в числе заговорщиков?
— Сейчас объясню. В спальню царя первоначально зашли человек двенадцать — четырнадцать. А при подобных обстоятельствах память человеческая способна удержать персонажей восемь-девять от силы. Например, кто вспоминается мне? Беннигсен, двое Зубовых, Аргамаков, князь Яшвиль, кажется, еще Иван Григорьевич Вяземский, как будто Скарятин. Остальные забыты. Даже сегодня забыты. Бороздин помнит других и тоже не всех. Так же Зубов, и Беннигсен, и другие. Ведь списков-то не составлено. А коль они и были составлены кем-либо, так уже уничтожены. А такой, как Беннигсен или Зубов, ни вас, ни меня не только по фамилии, но и в лицо не знает, не ведает, и ведать не хочет, и не захочет. Гм... а вам досадно, что на золотых страницах истории не будет записано вашего имени? Не стоит ни сетовать, ни роптать: чем скорее вас позабудут, тем спокойнее ваша жизнь потечет... как бы там ни сложились дальнейшие судьбы России. Будьте философом. До свиданья.