Они прошли небольшой запущенный сад, в котором доцветали поздние осенние цветы и подошли к входной двери.
— Открывай, — старик властно вскинул подбородок.
Ильм послушно взялся за ручку и обернулся. Здоровяк не пошел за ними, как положено телохранителю, а остался стоять у калитки, внимательно разглядывая редких прохожих.
— Ну, что замер? Заходи, здесь не кусаются. И дверь аккуратно прикрой за собой. Чуешь, какая пружина тугая? Весь косяк из-за нее разбили…
Прихожая встретила Ильма дорогим ковром во весь пол и большими зеркалами на стенах. Пользуясь случаем, некромант оглядел свое отражение полностью. С головы до ног. В принципе все было ничего. Не отлично, конечно, но на твердое хорошо. Невысокие сапоги со шнуровкой по бокам, черные, почти в обтяжку шерстяные брюки, длинная темная, тоже шерстяная, туника. Поверх туники серебрится кольчуга, перепоясанная простым кожаным ремнем с квадратной пряжкой. Слева от нее висят ножны с мечом. Осознание того, что клинок тупой, немного портит, несомненно, суровый облик, но об этом ведь никто не знает… Так, что там у нас выше пояса… Меховой плащ, кстати, последний и, наконец, украшение всякого человека — голова.
Ильм прищурился. Отражение его сделало то же самое, отчего стало почему-то похоже на проснувшегося с похмелья Санти… Голова как голова. Черные с изрядной долей седины длинные волосы, правильные черты лица, прямой нос. Вот только кожа бледновата и круги под глазами. Это явление временное. След после травмы и медитаций. Так всегда бывает…
— Хватит рожи корчить, — проворчал старик, — пойдем дела делать. Сапоги разрешаю не снимать.
— Почему твой охранник снаружи остался?
— А неча ему тут делать.
— А не опасно, вот так с посторонним находиться в таком большом доме?
— Я тебя, что ли, опасаться должен? — гобун презрительно усмехнулся, — не волнуйся, паренек, у меня для таких как ты завсегда в рукаве пара козырных карт имеется. Иначе не дожил бы до своих лет. Но это не в обиду тебе. Ты спросил, я ответил… К тому же, раз у тебя с собой такая бумажка, то мне только повиноваться и остается.
— А если бы на меня в пути напали и бумажку того…
— Зануда ты. Не переживай, это не твоя головная боль.
Старик, сердито стуча тапками, завел Ильма в небольшую уютную комнату, наполненную тишиной и покоем.
— Сейчас получишь деньги.
— Под процент?
— Под роспись. Хотя… С таких языкатых, как ты, процент драть надо. Чтобы молчали чаще.
— Уже молчу.
— То-то, — старик приоткрыл конторку и вытащил небольшой мешочек, — так, посмотрим…
Он аккуратно выложил на столик перед собой ровно десять серебряных центурий. В два ряда. По пять штук.
— Пересчитай.
— Ты издеваешься, отец?
— Я тебе не отец. Спасибо, Единый, миловал от таких деток. Пересчитывай.
Ильм послушно передвинул указательным пальцем каждый кругляш на противоположную сторону.
— Все верно. Десять центурий.
— Распишись.
Ильм обмакнул перо в чернильницу и пододвинул к себе лист бумаги. Он оказался совершенно чист. Лишь внизу чернело каллиграфически выведенное опытной канцелярской рукой слово "подпись"
— А…
Не твоего ума дело. Подписывай.
— И не подумаю.
— Подписывай, тебе говорят.
Ильм отложил перо и демонстративно отошел в сторону.
— Хорошо, — старик проворно сунул странный документ в недра конторки, захлопнул дверцу и повернул ключ, — я тебя больше не задерживаю.
— Что ж, уважаемый. Если это все, то позволь откланяться.
Ильм развернулся с твердым намерением поскорее покинуть это не слишком приятное место. Сам как-нибудь соберется в дальний путь. Без помощников.
— Погоди, погоди, — сухая рука с неожиданной твердостью вцепилась в его плащ, — погоди. Не серчай. Мы еще не закончили.
— Так выдай мне деньги и воду попусту не мути. Только сразу хочу сказать, что десять монет мне мало. Этих денег не хватит, чтобы Туров из конца в конец пересечь. Да и мастер Гийом вряд-ли такое скупердяйство одобрит.
— Ладно, еще десять сверху, — неожиданно сдался горбун, — но не центурием больше.