Рогозин , который не страдал живостью фантазии, тем не менее отчетливо представил, какие зловещие тучи сгущаются над штольцевской головой.
Схватив «портфель» со всем необходимым, он рванул в аэропорт.
Московская пронизывающая слякоть мгновенно забылась, как только он ступил на теплую, согретую янтарными лучами солнца, крымскую землю.
Через два часа Рогозин уже разыскал своего единственного и непостижимо умудрявшегося попадать в интересные истории друга.
Яков, с трудом уже переносивший последние дни отдыха, как обычно торчал на берегу, созерцая море и философствуя. Казалось, ничто не может вывести его из меланхолии. Однако вид Рогозина, материализовавшегося будто ниоткуда, взбодрил, как ледяной душ.
Насильно включенный необычностью зрелища в рабочее состояние мозг предложил хозяину несколько вариантов логического объяснения появления друга. Но ни один из них не выдерживал никакой критики. Случилось явно что-то настолько неординарное, что совершенно не умещалось в рамки здравого смысла. Смирившись с тем, что сам не додумается, он поднялся навстречу другу. Обнялись. Из пакета Рогозин достал бутылку коньяка и пластиковые стаканы.
- Извини, впопыхах собирался. Некогда было о фужерах думать, - он сделал вид, что извиняется.
Штольцев уже окончательно понял, что случилось что-то серьезное. Родители умерли, родственников нет. Если бы с Варей или Натальей что случилось, с ним бы так не церемонились, а он уже летел бы в Москву. А тут Москва сама пожаловала сюда.
Значит, действительно, нужно выпить. А может быть лучше и присесть.
Сделав импровизированный стол, Рогозин поинтересовался:
- Тебя тут хорошо подлечили? Может корвалольчика вместо спиртного?
- Наливай, иначе меня точно инфаркт хватит. С момента развода ты со мной не был никогда так предупредителен.
- Тебе не стыдно?! А кто с тобой носился, как с писаной торбой и сюда тебя чуть ли не на ручках принес?
- Стыдно! Но сейчас, мне, кажется, будет больно.
- Фу-фу-фу! Не надо стыдно и больно, мы не такие. Мы по женской части однозначно. За это и выпьем. Вернее сначала пьем, а потом тост.
Коньяк, маленькими порциями попадавший в желудок, на своем пути обласкал гортань, согрел то место, где полагается быть душе и позвал себе подкрепление.
Увидев, что выражение лица друга слегка смягчилось, Рогозин налил по новой и торжественно произнес:
- За будущих отцов!
Штольцев недоуменно воззрился на друга.
Это что? Девиз какого –то роддома по пути прочитал?
-Нет, за конкретных отцов. Количество – два штуки.
- Кончай, а? Что несешь? Я не уследил за ходом твоих мыслей. Будь добр, изложи, за что пьем.
- За двух отцов! Родного и крестного!
- Натка беременна? Я крестный! – Штольцев от радости чуть не расплескал коньяк и кинулся обнимать друга.
Рогозину было жаль разочаровывать друга, но миссию нужно выполнить побыстрей, так как информация жгла его, как окурок за пазухой.
- Да Штолян, только порядок не тот. Первый отец – ты, а я крестный.
Осознавая, что Яков все воспринимает как дурацкую шутку, он поспешил облегчить свою душу.
- Анна беременна! И назло тебе собралась замуж за Антона, пока ты тут пузо греешь.
Скрипнув зубами, Штольцев почувствовал, как сердце враз покинуло свое привычное место и прыгнуло в горло, не считаясь с тем, что анатомией не предусмотрены такие перемещения. Ему казалось, что его глухие удары разносятся по всему побережью, нарушая работу эхолотов и прочих чувствительных приборов. Холодный пот выступил на лбу. Говорить он не мог. Схватив коньяк, он попытался снять спазм, готовый удушить его. Казалось, перед глазами понеслась какая-то дикая карусель.
Рогозин испугался не на шутку. Налив в стакан минералки, он плеснул в лицо Штольцеву. Тот от неожиданности вздрогнул и, едва справляясь с потрясением, глухо переспросил: