«Кардиограмму надо сделать, что ли…», - подумал он. Но кардиограмма оказалась не нужной, так как объяснение пришло в виде младшего лейтенанта Колоскова и оказалось гораздо хуже его кошмаров.
*****
- Яков Платоныч! Разрешите обратиться, - Колосков не знал, как изложить свою просьбу этому гранитоподобному человеку, поэтому пауза оказалась больше, чем положено. Он покраснел, руки от переживания не знал куда деть. Первый порыв был – сунуть в карманы. Еле успел удержаться, иначе выглядел бы, как шпана из подворотни. Пауза затягивалась.
Антон Андреич готов был войти в клетку к голодным тиграм, только бы избежать этого разговора. Но кроме Штольцева, помочь никто не мог. Внутренним чутьем понимая, что Яков Платоныч будет лично заинтересован в решении вопроса, и по этой же самой причине Антон предвидел, какие громы и молнии обрушатся на его голову. Уж лучше б кулаки и пинки. Но выбора у него не было. Во рту пересохло, язык напоминал наждачку, и молодому человеку казалось, что каждое сказанное слово будет до крови обдирать небо, десны. Но лучше б так и было, чтобы хоть боль отвлекла его от этой пытки – невозможности высказаться ясно и четко.
Штольцев вопросительно посмотрел на него. Его безмерно раздражали люди, которые не могут внятно выразить свои мысли, и, следовательно, тратят попусту его драгоценное время.
- Понимаете, мне с такой просьбой больше не к кому обратиться, - от волнения он еще больше путался в мыслях, покрывался потом и близок к тому, чтоб позорно бежать. И только потому, что решался, по всей видимости, вопрос жизни и смерти, он продолжал обреченно вызывать огонь на себя. Он понимал, еще чуть-чуть, и Штольцев взорвется, как плотно закрытый котел. И был недалек от истины.
Яков Платоныч, сузив глаза, пытаясь удержать себя в рамках приличий, негромко, почти угрожающе, спросил:
- Молодой человек! Вы себе сейчас никого не напоминаете? «Сами мы не местные, помохите, люди добрые, хто чем может!» Так Вы не на паперти! А я не сердобольный прихожанин! Что Вам нужно?
Слова, сказанные тихим зловещим шепотом, возымели нужное воздействие на Колоскова. На него будто вылили ушат холодной воды, он выдохнул, и наконец, обрел дар речи.
-Яков Платоныч, я готов понести наказание, потому что совершил ужасающую, непростительную глупость, которая может иметь самые страшные последствия. Я рассказал Анне, - тут он слегка запнулся, - Анне Викторовне Ароновой о двух жалобах, написанных в прокуратуру, потому что наш начальник оставил их без внимания. Это два аналогичных случая – два самоубийства девушек.
Штольцев недоуменно воззрился на обретшего способность говорить Антона. Он уже начал серьезно раздражаться.
- На папках не было грифа «Совершенно секретно»? – зло спросил он.-
Эти сведения она могла получить от кого угодно. Наверняка родители во всеуслышание заявляли, что если делу не дадут ход, то они пойдут дальше. И в чем проблема?
- Я убежден, что это не были самоубийства, вот этими мыслями я и поделился с Анной Викторовной. – Колосков сглотнул ком, подступивший к горлу, и обреченно добавил.- И теперь ее телефон не отвечает.
Еще не зная, что последует дальше, Яков отчетливо понял, что его ночные кошмары не имели никакого отношения к здоровью. Он сейчас боялся дышать, испытывая невероятное внутреннее напряжение. С одной стороны, его обуревало страшное желание придушить Колоскова за его лексический запор. С другой, хотел, чтобы этот тугодум еще некоторое время жевал свою кашу во рту, давая возможность ему собраться перед тем, как услышать нечто ужасное. И тут поймал себя на мысли о том, что сейчас он молил Бога (Да, второй раз в жизни он, наплевав на свои атеистические убеждения, обращался к Всевышнему), чтобы это все не имело отношения к Анне.