- Она сказала, что понимает, к какому месту, но не скажет.
Обидно стало Добрынину после этих слов. Он ей от имени русского народа подарок сделал, а она не хочет им рассказать, что на старинных кожаных листках написано. Такая вот благодарность! И захотел Добрынин отобрать назад у нее подарок русского народа, раз нет у нее никакого уважения к ним. Захотел, но тут же подумал, что некрасиво это, так как после такого дела она еще больше гадостей про русских будет говорить. Быстро перегорела обида.
"Сказки все это! - подумал народный контролер. - Черт с ней!"
Взяв молча из ее рук рукописные шкурки, перевязал Добрынин их снова кожаным шнурком, положил в свой вещмешок и, оглянувшись на помощника, сказал:
- Бери у нее собак и поехали! Нечего нам тут больше делать!
Минут пять спустя вышли они втроем на мороз. Старуха, остановившись, раскурила свою потухшую было трубку, потом спокойно объяснила что-то Ваплахову и указала рукой куда-то вдаль.
Потом помогла вытащить из-под свежего снега длинные деревянные сани.
Народный контролер пересчитал собак в упряжке. Было их семь.
Оглянулся на Ваплахова - тот стоял один. Старуха куда-то исчезла.
- Где она? - спросил Добрынин.
- Хочет подарок сделать, - кратко ответил урку-емец.
- Русскому народу? - поинтересовался народный контролер.
- Нет, нам, - ответил Ваплахов. - Говорит - дорога может быть трудной!
Добрынин хотел еще что-то спросить, но тут увидел старуху. Она вышла из чума - в руках у нее был большущий сверток, перетянутый кожаной полоской.
- Что это? - спросил народный контролер урку-емца.
- Оленьи шкуры, чтобы теплее было ехать! - объяснил Дмитрий.
- А-а, хорошо, - Добрынин кивнул. - Скажи ей спасибо!
Попрощавшись со старухой и устроившись поудобнее на санях, Добрынин и Ваплахов тронулись в путь.
Сани скользили легко и плавно. Собачки дружно бежали в упряжке, и казалось, что совсем нетрудно им тянуть в общем-то нелегкую поклажу.
- Они дорогу знают! - довольно произнес Ваплахов, то ли похваливая пушистых лаек, то ли просто сообщая об этом своему начальнику.
Солнце над ними было тускло-белое и большое. Оно не грело и не светило.
- Сколько нам ехать? - спросил народный контролер.
- Дня два будет, если пурга не заметет, - рассудительно ответил урку-емец. - Старуха говорила, что совсем недавно пурга была, так что, может, проскочим.
Лес вокруг отступал, и на смену ему приходило какое-то странное редколесье. Одинокие деревья вдруг возникали посреди снежного поля, и были эти деревья сильные и высокие с крепкими толстыми ветвями. На ветвях лежал снег.
Добрынин смотрел по сторонам в поисках разнообразия, но все вокруг было одинаково и знакомо.
Через некоторое время народный контролер почувствовал пронизывающий все тело холод. Он пожаловался урку-емцу.
Дмитрий остановил собак, дернув поводья и крикнув что-то непонятное. Потом развязал подаренные старухой оленьи шкуры и помог Добрынину закутаться в них так, что незащищенными оставались только глаза и часть лба.
Мороз сразу отступил.
Снова побежали резвые собачки.
День был длинным и, как казалось Добрынину, бесконечным.
Вдруг урку-емец снова прикрикнул на собачек, и они повернули вправо.
Добрынин занервничал, посмотрел по сторонам, но ничего особенного не увидел.
- Мы куда? - спросил он урку-емца.
- Счас, на минутку! - проговорил, полуобернувшись, Ваплахов. - Там Эква-Пырись, поклониться надо!
Присмотревшись вперед по ходу саней, народный контролер увидел небольшой холм, а на нем один столбик с набалдашником.
Подъехали. Урку-емец встал с саней, подошел к столбику, поклонился и запричитал что-то на своем языке.
Добрынину не хотелось разматываться, сбрасывать с себя эти теплые оленьи шкуры. Он только присмотрелся к столбику, узнал сверху голову вождя и окончательно успокоился.
- Че ты ему говоришь-то? - спросил.
- Спасибо за то, что народ мой жив! - объяснил уже закончивший кланяться урку-емец.
- А дорогу дальше ты найдешь?
- Собаки знают! - ответил Ваплахов. - Мы только чуть-чуть в сторону отъехали.
Сани скользили легко и плавно. Только полозья выдавливали иногда из снега какой-то свистящий звук, негромкий и нерезкий.
- А ты знаешь, что Эква-Пырись очень животных любил? - спросил вдруг Добрынин.
- Эква-Пырись всех любит! - охотно поддержал беседу Дмитрий. - Медведей любит, людей любит, моржей и рыбу любит...
- И кошек любит! - добавил Добрынин.
- А кошки - это кто?
- Звери такие домашние...
- Молоко дают? - поинтересовался урку-емец.
- Нет.
- Пушнину?
- Ну, в общем, они... да... пушистые такие... Ваплахов, не оборачиваясь, кивнул.
- А знаешь, как по-русски Эква-Пырись будет? - спросил оживившийся народный контролер.
- Как?
- Ленин! - ответил Добрынин.
- Так коротко?
- Да-а. - Добрынин кивнул. - Большой человек был! И скромный, не жадный совсем...
- Откуда так много про Эква-Пырися знаешь? - удивился урку-емец.
- У меня две книги о нем есть.
- Дашь почитать? - спросил Ваплахов.
- Дам, - ответил Добрынин.
Сани скользили легко и плавно. Все реже встречались на пути одинокие деревья. Чаще по. обе стороны белела снежная пустыня, бесконечная и безжизненная.
Однако народный контролер чувствовал себя хорошо. Оленьи шкуры не пропускали холод, и только брови и глаза ощущали его колючее присутствие.
- А еще Ленин, Эква-Пырись по-вашему, подарки получать не любил, припомнил вслух Добрынин.
Ему хотелось говорить. Дорога впереди была длинная. А скрип полозьев уже порядком надоел народному контролеру.
Урку-емец с интересом выслушал рассказ Добрынина о том, что Эква-Пырись не любил получать подарки.
А день все продолжался, и белое солнце, казалось, висело неподвижно на своем месте, словно вмерзло оно в небо, как те два народных контролера - в лед.
Добрынину уже хотелось чего-нибудь съесть, однако тут же он представил, что для этого придется размотаться, вытащить из-под оленьих шкур руки. Вздохнув, он решил подождать еще немного.
Еще одно сильное одинокое дерево пронеслось мимо саней и осталось позади, посреди снежной пустыни.
Урку-емец запел негромко свою национальную песню.
Песня Добрынину не понравилась, была она какой-то заунывной, да и непонятной совсем.