К самолету спешили люди. Ей казалось, что все бегут к ней. Но ее встречал один Бардаш, которому Зинаида Ильинична дала телеграмму.
В тот самый день в Газабаде праздновали свадьбу Раи и Куддуса. Свадьба считалась комсомольской, но плов готовил старый Бобомирза. И хотя пот катил с него ручьями, он бы не управился, если бы на помощь ему не подоспел Надиров. Два бывалых человека повязали головы платками, животы полотенцами, закатали рукава и пошли резать мясо и рубить морковь, пока в котлах топилось сало, а подруги где-то принаряжали невесту. Известно, что в четыре руки дело идет быстрее.
— Давай! — подгонял Надиров помощника, потому что сам сразу захватил командование.
Мельчайшие морщинки, покрывавшие лицо Бобомирзы, обычно лучились, а сейчас застыли, храня выражение какой-то невосполнимой потери. И если раньше никто не видел такого веселого лица, как у него, то теперь никто не увидел бы такого горького. Оно было удивительно искренним. И хорошо, что видел его пока один Надиров.
— Эй, Бобо, — окликнул он, смахивая ножом со стола морковные крошки. — Не праздничный у вас вид. В чем дело? Вы как будто бы постарели.
— Наоборот, помолодел, Бобир-ака.
— Как вам это удалось?
— Сам не знаю. Вчера зашел в спортивный зал, а там ребята забавляются гирями. В молодости я такие камни еле поднимал, когда возили их в Арк, где строили дома эмиру. И вчера попробовал — еле поднял гирю. Выходит, помолодел…
— А-ха-ха! — засмеялся Надиров, стуча ножом по новой груде моркови.
— О-хо-хо! — подхватил и Бобомирза.
Но смеялись они недолго. Надиров понял старого дизелиста и замолчал.
— Стареем, — сказал он, подумав и о себе.
— Да, — сказал Бобомирза. — Хорошая будет жизнь. Лежи дома и кушай плов, как тунеядец.
— Скоро? — спросил Надиров.
Бобомирза виновато развел руками. Когда-то он чернорабочим нанялся на бухарские стройки, потом был водовозом на арбе, а потом арбакешей направили на курсы шоферов, и его направили. Так открылась самая большая любовь в его жизни — любовь к мотору, но не много ей было дано лет… Передвинутся вышки в глубь пустыни, переползут на полозьях по песку тяжелые уральские дизели, чтобы раскопать газ для Урала, а Бобомирзы уже не будем возле них, старик уйдет на покой…
— Я вот думаю, — сказал он лукаво, — может быть, мучалчи[1] ошиблись? Когда я родился, грамотных не было так много, как сейчас. Эти мучалчи исчисляли возраст человека как хотели, а вдруг мне еще нет шестидесяти? Будет стыдно перед собесом, а?
— Конечно, — поддержал Надиров, зло и жестко постукивая ножом. — Мучалчи могли запросто перепутать. Считали на глазок.
— Все равно когда-то будет шестьдесят, — грустно вздохнул Бобомирза.
Надиров повозил ножом морковные нити по столу взад-вперед, ничего не ответил и застучал снова. Да, все равно когда-нибудь будет…
— Будем спать вдоволь, — сказал он наконец, — и просыпаться не спеша…
— Какая беззаботность! — попытался вообразить Надиров. — Ходи-гуляй куда глаза глядят, и никому ничего не должен.
Бобомирза вспомнил, как он был в отпуске. Ночами разговаривал с женой, лениво вставал, когда солнце сквозь шелковицу у окна уже смотрело в комнату, и до полудня все ходил то из дома во двор, то со двора в дом. Заметив, что ему некуда деть себя, жена послала его на базар. Он подивился тому, что под рыночными куполами — в Бухаре сотни лет рыночные лавки прячутся в тени, как бы под глухими каменными зонтами, — торговые ряды отделаны заново, как городские улицы. Понес домой полные сумки — стал задыхаться. Все недуги, как ищейки, начали находить его на отдыхе.
— Вы знаете, отчего это, Бобир-ака? — спросил он сейчас.
— Нет.
— Это от тесноты. Сердцу моему стало тесно.
Жена заметила, что ему скучно, и посоветовала сходить в чайхану стариков. Пошел он туда, надев на себя белые одежды, как мулла, и положив на плечо ватный халат. Под сенью густых деревьев все старики, кому не было лень добраться сюда, сидели и пили чай. К ним прибавился еще один чаевник. Старики беседовали. Здесь обсуждалось все — и газетные, и дворовые новости. А когда не о чем было спорить, говорили о походке тех, кто проходил мимо чайханы.
— Нет, Бобир Надирович, это место не для меня.
— И не для меня, — сказал Надиров. — Можно в гости ходить.
— Ходил. Куда ходил — там мне не нравилось, где не был — там меня упрекали. А жена мне говорила: «Стареешь!».
— Ну и что вышло дальше? — с интересом спросил Надиров.
1
Мучалчи — человек, определяющий возраст по двенадцатилетнему животному циклу летосчисления.