Федор прошелся по комнате. Словно у охотника, натянувшего тетиву самострела, в глазах хозяина блеснули хищные огоньки и тут же потухли.
— Ну, снимай, — довольным голосом сказал Яковлев и, приняв шубу, отдал ее горничной. — Вытряхни ее на улице и повесь там, пусть проветрится.
Федор надел свой полушубок. Он не решился спросить, зачем хозяин примерял на него шубу своего сына.
— Постой, парень, — остановил его у порога Яковлев. — Нам нужно с тобой потолковать. — И повел Федора в глубь дома, куда разрешалось входить только домашним. Комната была увешана нарядной одеждой. В застекленном шкафу сверкало множество серебряной посуды.
— Садись, Федор, и слушай меня внимательно. — Голос у Яковлева стал мягким, ласковым. — Ты мой приемный сын, а я твой отец. То, что было у нас с тобой, позабудь. Между своими всякое бывает. — Лицо старика расплылось в улыбке, глаза потеплели. — А в беде мы должны друг за друга горой стоять и не помнить зла. Готов ли ты сделать то, о чем я тебя попрошу?
Федор неопределенно пожал плечами, не понимая, к чему хозяин клонит.
— Мне уже немного осталось жить, — продолжал Яковлев, — и очень больно сносить обиды. А меня вот обидели. Страшно обидели…
Федора поразил доверительный тон, звучавший в голосе хозяина, и он спросил:
— Обидел?! Кто?
— Одна девица, — Яковлев перешел на яростный шепот, — сделала меня, старого, посмешищем для серой собаки… — Глаза его вдруг повлажнели и заморгали.
Федор было подумал: хозяин хочет поручить ему какую-то очень нужную и трудную работу. А разговор зашел о другом. Он и представить не мог, чтоб такого важного и почтенного тойона[11], как голова Яловлев, могла обидеть какая-то девушка.
— Девица?! — переспросил он удивленно.
— Да, милый мой, — всхлипнул Яковлев и погрозил кому-то кулаком. — Дочь головы Средневилюйского улуса… Больно зазналась, зачванилась, что-де лицом бела, как горностайка, и всех сыновей почтенных, богатых родителей трех улусов отвергла, осрамила.
Чего это хозяин так расстраивается? Подумаешь, какая-то девушка из Вилюйского округа отвергла сынков богатых родителей. Какое ему, собственно, до этого дело, и почему он рассказывает об этом своему батраку? А вдруг это какая-нибудь ловушка?.. Лучше Яковлева в улусе никто не умеет притворяться и нет никого более коварного и мстительного.
И вдруг Федор вспомнил: в прошлом году хозяин с сыном Федоркой ездили куда-то свататься. Вернулись они через две недели мрачные, злые… Вот тогда, наверно, и «осрамила» его уродливого Федорку красавица из Вилюйского улуса.
Яковлев продолжал смотреть на Федора, словно перед ним был не батрак, а родной желанный человек, которого можно и приголубить и поплакаться ему в жилетку.
— Не обессудь, сынок, своего старого отца, — тоном больного заговорил он. — До сего времени моим любимцем был Федорка. Нынче осенью во мне заговорило отцовское чувство и напомнило: у меня не один, а два сына — Федорка и Федор. Отныне тебе жить со мной под одной крышей, ни в чем не будешь нуждаться. А то, что ты пожил вместе с батраками и хлебнул с ними из одного котла, не худо. Это даже хорошо. Ты научился все делать своими руками и в случае чего не пропадешь. Ну на что годится наш Федорка? Даже топора не умеет в руках держать. Завтра оденем тебя с иголочки, постелим на ороне роскошную постель, и пусть все увидят, что Яковлев умеет холить-любить своих детей. — Хозяин приблизил к батраку раскрасневшееся лицо и заговорщицким голосом добавил — Только ты должен будешь привести в дом невесту. Ту самую, из Вилюйского округа, дочь головы Харатаева.
Федора даже в пот бросило: так странны и неожиданны были для него слова Яковлева. Еще вчера он метал на него яростные взгляды или, проходя мимо, не замечал, как не замечают надоевшую вещь, а сегодня…
«Решил поиздеваться, старый», — кольнула Федора мысль, и ему захотелось ответить хозяину зло и дерзко. Но то ли из боязни рассердить Яковлева, то ли у него не нашлось слов, он только спросил:
— Вы чего насмехаетесь, хозяин?..
Густые черные брови Яковлева взметнулись вверх, рот полуоткрылся в недоуменной улыбке, руки он прижал к груди и чуть ли не нараспев сказал:
— Сынок, видит бог, не насмехаюсь! Да какой резон мне над тобой зубы скалить?
«И в самом деле, зачем ему притворяться?» — подумал бы каждый на месте Федора. И разве возможно было хотя бы на мгновенье усомниться в искренности слов Яковлева, глядя на его немного растерянную улыбку и теплый, чуть печальный взгляд?
11