— Пойдем вместе, Майя, — сказал Эхов. — Познакомишь меня со своими друзьями.
Аркадий Романович видел, как у Майи заблестели круглые черные глаза, как детская радость пробежала по ее лицу.
— Пойдемте!.. — согласилась она и взяла Эхова за руку.
Так они и пришли к батрачкам в юрту — держась за руки.
Дверь была снаружи обшита обледенелой коровьей шкурой. В юрте было сыро, холодно и темно, хотя камелек горел довольно ярко. У камелька столпилось несколько девушек, протягивая к огню озябшие руки. Рваные шубы на избитом заячьем меху не грели.
Увидя Эхова, девушки разбежались. Фелла спряталась за спину шестнадцатилетней Кати, сидевшей на нарах.
— Вы чего испугались? — спросила Майя. — Это Аркадий Романович, мой учитель. Вы не бойтесь его.
Девушки продолжали сидеть не двигаясь. Майя подошла к Фекле и подвела ее за руку к Эхову.
— Саас хас?[6]— спросил Эхов, ласково глядя на девочку.
— Двенадцать, — по-якутски ответила за Феклу Майя.
— Мама у тебя есть?
Фекла, видимо, не поняла, о чем у нее спросил русский, и Майя опять за нее сказала:
— Мама у нее умерла.
— А отец? — вырвалось у Эхова по-русски.
Майя перевела Фекле вопрос Аркадия Романовича.
Девочка не имела никакого понятия об отце: есть ли он у нее или нет и вообще был ли когда-нибудь.
Эхов провел рукой по голове девочки. Волосы у нее были жесткие, давно не мытые.
Остальные, которые посмелее, вернулись к камельку, не сводя с русского глаз.
Эхов спросил по-якутски, не желают ли они учиться читать. Одна из девушек прыснула, смеясь, видимо, над его произношением.
Майя повторила вопрос учителя.
Девушки молчали, глядя в пол. Наконец Фекла ответила, что хозяин не разрешит им заниматься вместе с Майей.
— У нас нет свободного времени, — вздохнула Катя.
Другая девушка сказала, что можно было бы заниматься вечером, после того как коров загонят в хотон и подоят, но разрешит ли хозяин.
— Мама разрешит нам вместе заниматься, — обнадежила девушек Майя.
Назавтра вечером Эхов и Майя опять пошли в юрту. Девушки, поеживаясь от холода, окружили гостей. Эхов рассадил их на нарах и при свете камелька стал показывать буквы, вырезанные из картона. Майя громко повторяла название каждой буквы и, когда нужно было, объясняла по-якутски.
Усталые девушки слушали рассеянно, не проявляя особого интереса. У одной только Феклы глаза блестели любопытством. Буквы она запоминала лучше всех.
С тех пор так и повелось: Эхов и Майя приходили вечерами в юрту и занимались с батраками азбукой. Фекла звонко смеялась, когда кто-нибудь из девушек путал букву. И называла правильно. Эхов хвалил девочку и прямо расцветала.
Однажды Эхов попросил девушек что-нибудь спеть. Они смущенно переглядывались, но ни одна из них не решалась запеть первой. Выручила всех Факла: тоненьким голоском запела на незнакомый Эхову мотив. Девушки низкими голосами подхватили песню, не глядя на учителя. Эхов не понимал, о чем поется в песне, но мелодия, грустная и нежная, тронула его сердце, и он стал тихонько, без слов, вторить батрачкам.
«Изучу якутский язык и начну записывать песни», — решил Аркадий Романович.
В юрту вошел хозяин. Песня смолкла. Харатаев тяжелыми шагами подошел к столу, кнутовищем смешал разложенные по порядку буквы, повернул к девушкам злое лицо. Те сидели не двигаясь, вобрав головы в плечи, словно в ожидании ударов.
«Бить не дам», — мелькнула у Эхова мысль, и он в упор посмотрел на Харатаева. Тот поймал этот взгляд, окинул учителя с головы до ног, точно впервые увидел.
— Батрачек грамоте учишь? — спросил он.
«До чего же противный голос», — вдруг открыл для себя Эхов.
— Как видите, — спокойно ответил учитель и попытался улыбнуться.
— Хочешь продолжать жить под моей крышей, учить мою дочь грамоте и получать от меня заработок — сюда больше ни ногой.
Аркадий Романович, боясь наговорить дерзостей, смолчал. Он неторопливо собрал со стола буквы, спрятал их в карман и, не говоря ни слова, вышел из юрты.
Эхов вынужден был прекратить занятия с батраками, но продолжал с ними общаться, расспрашивал о родителях, о заработке. Оказывается, работали девушки почти задаром, за харчи и отрез ситца на платье.
К четырнадцати годам Майя вытянулась и еще больше похорошела. «Понимает ли она, что отец у нее хищник? И какой будет ужас, если Майя усвоит его волчьи повадки! — думал Эхов. — Надо открыть ей глаза на этот мир, полный несправедливостей. И я это сделаю, чего бы мне ни стоило. Пусть потом выгонят, посадят в тюрьму, зато эта милая девушка станет человеком».