- Сколько? - требовательно бросил секретарь, он очень внимательно слушал рассказ содержателя, стараясь запомнить едва ли не дословно.
- Пятьдесят золотом, срок обычный раз в два месяца. Правда, к нахлебникам наш градоправитель прибавился, ему нынче тоже богатые подарки подавай и ваш легат, чтоб ему пусто было, сосет и сосет! Никакой нормальной жизни не стало.
- Нет, ты ж глянь, бабами торгует и еще жалуется, что ему стало трудно это делать! - с какой-то веселой бесшабашностью фыркнул Дизидерий, и уже серьезным голосом добавил: - Ты часом не запамятовал, кому и что рассказываешь?!
Мужчина осекся, помолчал немного, а потом, вновь облизав сочащиеся кровью губы, продолжил:
- Деньги я отношу одному писцу из ратуши, а что с ними он потом делает я не знаю, однако ко мне ни разу никто не приходил... Ну во всяком случае до сегодняшнего дня.
- Имя писца? - неожиданно в голосе Боклерка прорезался металл, вопрос прозвучал как удар кнута.
- Скриптор Аусилий.
- Угу, ясно, - покивал секретарь, старательно проговаривая услышанное имя про себя, чтобы запомнить, а потом поинтересовался: - Почему другие священнослужители не пытались остановить разврат, творящийся в этом доме?
Хозяин усмехнулся:
- Разврат? - улыбка из-за распухших губ больше походила на гримасу. - А ты хоть раз в жизни девку пощупал? Хоть одну под себя подмял? Знаешь как сладко, когда она своим...
Явную издевку над запунцовевшим от одновременного смущения и возмущения Боклерком, оборвал Дизидерий, врезав содержателю под дых.
- Попросту языком не трепи, - посоветовал он. - А то сделаю так, что тебе потом баб нечем охаживать будет.
Хозяин отдышался, с ненавистью глянул на старшего брата и, неосознанно в который раз облизнув губы, стал отвечать на заданный вопрос:
- Пытались, но наши ребята тоже не промах. Как только ваши сильно начинали напирать, мы волнения в городе устраивали, мало никому не казалось. Так что с ними быстро нашли общий язык. Вдобавок здешние церковники мест терять не хотят, им наши редкие подарки гораздо слаще, чем вообще никакие. Ведь если бунты будут слишком сильные, махом могут прийти ваши боевые братья и раскатать тут все по камушку, а потом своих людей поставить. Ни им, не нам такое не выгодно. Вот мы и договорились к совместному удовольствию.
- Мерзавцы, - в голосе Боклерка отчетливо слышалось отвращение. - У меня больше нет к нему вопросов.
- Убрать его? - равнодушно поинтересовался Дизидерий у секретаря.
Мужчина напряженно вскинулся и зачастил:
- Тронете меня хоть пальцем, и в городе могут начаться волнения! За меня...
- Утихни, - перебил его старший брат. - Ну так что?
- Оставь, - махнул рукой Боклерк. Содержатель заметно расслабился. - А то мало ли. Нам было приказано, тайно, значит, следов оставлять не будем.
Дизидерий подошел вплотную к хозяину:
- Если хоть еще одна живая душа узнает, что мы были здесь или ты кому лишнее сболтнешь об этом - смерть прежнего владельца тебе манной небесной покажется. Понял? - тот кивнул. Тогда брат сноровисто запихал мужчине в рот кляп из заранее приготовленного куска балдахина и, похлопав его по щеке, сказал: - Вот и молодец. А теперь давай поспи, время-то уже позднее.
Оставив содержателя борделя привязанным к стулу, и даже не подумав освободить всех остальных связанных людей, церковники, стараясь производить поменьше шума, покинули дом терпимости.
Весь разговор занял не более часа; город еще спал, погруженный в сумрак, на улице не было ни души. Во время проводимой 'беседы' покой соседних домов оказался не потревоженным, тишина стояла оглушительная, лишь где-то вдалеке заходилась лаем одинокая собака. Лунный свет отражался от свежего снега, играя мириадами блестящих искр, и от этого темнота была зыбкой как перед рассветом, хотя до него оставалось еще больше трех часов.