Мне тогда вспомнились ленинградские белые ночи, которых я никогда не видела, но очень мечтала увидеть.
...Здесь Альгис осторожно положил меня на широкую и высокую кровать, склонился надо мной и тихо спросил срывающимся голосом: "Может задернуть штору?" - "Нет. Не надо. Тогда я не увижу тебя", - ответила я ему и, пользуясь, случаем заговорить, спросила: "А где мы?" - "У меня", - и он больше не позволил мне задавать вопросы, закрыв рот поцелуем.
Когда он нес меня, сверкая безумными глазами, я думала, что, едва он донесет меня до какого-либо ложа, он сразу овладеет мной. Но нет. Теперь мне казалось, что он принес меня сюда, только для того, чтоб всю исцеловать. Он постепенно раздевал меня и целовал, целовал, целовал... А когда на улице погасли фонари, и забрезжил рассвет, мы уснули глубоким сном невинных младенцев, так и не сняв с кровати темно-бардовое шелковое покрывало.
...Здорово мы, наверно, смотрелись сверху: два обнаженных тела, разметавшихся в счастливом изнеможении на темном блестящем шелке. Боже мой! Вот так вот начнешь вспоминать, и, оказывается - есть что вспомнить!..
Ах, какое у него было тело!!! Апполон Бельведерский, по сравнению с Альгисом, - нескладный подросток. Еще бы, он столько работал над свом телом: в школе он занимался плаваньем, затем, когда отказался сразу после школы поступать в институт и до восемнадцати работал на заводе, увлекся штангой, в армии, оказавшись в Западной группе войск в противодесантных войсках, занимался восточными единоборствами, в частности, каратэ, а в институте играл за сборную команду по волейболу, но и каратэ не бросил. Как он говорил? "Это уже не спортивное увлечение, а образ жизни"...
Так вот. Проспали мы до полудня и, естественно, в институт не попали. Но и дома нас никто не потревожил. Теперь уж Альгису пришлось все объяснить. Во время наших встреч, мы говорили с ним обо всем. Но когда речь заходила о его семье, он рассказывал только о матери, преподававшей в музыкальной школе, и младшей сестре, которая училась в десятом классе, но никогда об отчиме, не только об отношениях с ним, но даже о том, кто он, где работает. А оказалось, что его отчим - главный инженер завода, очень жестокий и властный в семье человек, подчинивший своей воле жену и дочь, и только пасынок ни в какую не хотел ему подчиняться с самого начала, а было ему семь лет, когда мать вторично вышла замуж. Альгис порывался уйти из дома сразу по окончании школы, но пожалел мать - он был единственным ее защитником. Вот поэтому он никогда раньше не приглашал меня к себе. А в этот раз, отчим с матерью и сестрой уехали в отпуск в Болгарию, и мы были в этой огромной роскошной квартире, занимавшей весь второй этаж старинного особняка, совершенно одни, так как приходящая домработница тоже всегда получала отпуск на время отсутствия основных хозяев, но уже от Альгиса: готовил он себе всегда сам, а сорить было некогда и некому, он редко бывал дома. Дуся, так звали домработницу, приходила только накануне приезда хозяев, чтоб сделать генеральную уборку, заполнить холодильник необходимыми продуктами и приготовить обед. О том, что она все это время отдыхала, знал только Альгис, потому зарплату ей хозяин платил исправно, а она была Альгису так благодарна за его молчание, что лучше и вернее друга у него во всей семье, кроме нее, не было.
В этот день мы никуда из квартиры не выходили, я только позвонила матери на работу: протараторила, что поживу немного у институтской подруги (которой она, слава богу, не знала и не могла проверить мои слова), так как ее родители уехали в отпуск, а она боится ночевать дома одна, пообещала звонить каждый день и бросила трубку, чтоб мать не успела мне ничего возразить. Но на следующий день пришлось идти в институт, все же надвигалась летняя сессия, и надо было учиться. Но после занятий мы спешили к нему домой, и нам было уже не до учебы.
Так мы прожили целую неделю. Это были самые счастливые семь дней в моей жизни. Мы не ссорились, ничего не делили, у нас не было друг к другу никаких претензий. Я даже ни разу не была в других комнатах квартиры, кроме ванной и кухни. Самым посещаемым местом была кровать Альгиса, в ней мы проводили все свободное от учебы и еды время. Мы больше не ходили гулять по нашим любимым улочкам, нам уже не нужны были запахи цветущих деревьев, мы наслаждались ароматами тел друг друга, что для нас тогда было почище любого французского парфюма...
Но пришла телеграмма от матери об их возвращении (она всегда загодя извещала Альгиса о дне их приезда). Альгис позвонил Дусе, и нам оставалась лишь одна ночь, в которую мы, конечно, не спали.
За всю неделю мы говорили, только о том, как мы любим друг друга, и ни разу о нашей будущей жизни. А под утро той ночи я все же спросила Альгиса: "Как же мы будем жить дальше?" Он лежал на спине, подложив под голову правую руку, а левой обнимал меня. Я же примостилась у него подмышкой, уткнувшись подбородком ему в грудь и вопросительно глядя ему в лицо. Его глаза были закрыты, лицо спокойно. Он молчал, и я молчала, ждала его ответа. Через минуту он открыл глаза и посмотрел на меня очень серьезно. "Я хотел получить направление по окончании института куда-нибудь подальше, но теперь..." - он сделал паузу, - "я вынужден согласиться на предложение отчима, остаться в городе на его заводе". У меня похолодела спина и кончики пальцев на ногах, таким ледяным тоном он это произнес. А он продолжал: "На то у меня есть две причины. Первая - это мать, но я еще колебался, а вторая - ты". Он снова замолчал. Молчала и я, я чувствовала, что это еще не все. "Когда я собирался уехать, я думал, что, отправившись по распределению, я устроюсь, найду жилье и заберу тебя к себе. Но тогда тебе пришлось бы перевестись на заочный. Или ты хотела бы прожить два года без меня?" - быстро спросил он, а в глазах впервые за всю его речь запрыгали веселые огоньки. Но мне было не до смеха. "Нет", - сказала я. - "Я поеду с тобой хоть на край света, даже если придется бросить институт". Его взгляд окончательно потеплел. "Я никогда не приму от тебя никакой жертвы", - сказал он, крепко прижимая меня к себе и целуя меня в лоб. - "Жертвовать должен тот, кто сильнее. И потом, ты - моя королева Марго, а я - твой верный раб Ла Моль. И я ничего не сделаю, чтоб причинить неудобство моей королеве. Я остаюсь. Ну, а через два года будет видно: останемся ли мы здесь или уедем".