А однажды даже жена одного капитана приезжала и золотые серьги ей подарила. Помню этот переполох в госпитале, когда она приехала. А баба она была не простая, дочка большого военного чина из Генерального штаба. Сам капитан рассказывал, что женился он на ней молоденьким лейтенантом без разрешения тестя, а тот, мстительный старик оказался: с первых дней войны в Афгане определил туда зятя, все надеялся избавиться. Так вот, приехала она и сразу к главврачу. Где тут у вас такая - Галочка Мельникова? А пригласите-ко ее сюда в Ваш кабинет. Главврач Иосиф Моисеевич побелел и затрясся: все, в том числе и он, знали "физиотерапевтические процедуры" Галочки по подъему определенных конечностей пациентов, но смотрели на них "сквозь пальцы", не находя ничего страшного в ее лечении потенции некоторых больных. А эта гостья, не дожидаясь, когда он опомнится, уже решительно ухватила его под руку и потащила по коридору. Бедному старому еврею ничего не оставалось, как привести ее к Галочке в сестринскую, где, кроме нее, находились еще две медсестры. Капитанская жена оглядела сестер и изрекла: "Ну, кто из вас Галочка?" А надо сказать, что Галочка была вовсе не супермоделью: среднего роста, полненькая, с жидкими стриженными пепельными волосами, маленьким курносым носиком и глазками-пуговками, как у мышонка, но характером боевая, задорная. "Ну, я", - встала она из-за стола, подбоченясь. Как рассказывали очевидцы, капитанская жена, никого не стесняясь, вдруг кинулась Галочке на шею, начала ее обнимать, целовать, благодарить, что спасла ее мужа, а потом сняла с ушей массивные золотые серьги и стала ей совать. Галочка сначала отказывалась, все-таки главврач рядом, но тот улыбнулся и кивнул, и она взяла. В тот же день девчонки из процедурного проткнули ей уши и надели серьги, и первое время все в госпитале шутили, что это ее "боевая награда" за "Заслуги перед Отечеством".
Да... Любила меня Галочка, как и всех остальных нуждающихся, и не было в том моей заслуги. Так что, неудачный какой-то пример получился.
...Елы-палы... Если я сейчас каждую вспоминать начну, я же от бессонницы умру, так как вспоминать придется ночей десять. Потому, как был у меня такой период в жизни, когда женщин я менял, как перчатки, не любя никого и не задумываясь над тем, любят ли они меня. Как еще не подхватил ничего?! Это продолжалось, пока я не встретил Валентину...
Валентина... Любила же меня, любила, я знаю, а вот родить от меня не захотела. Я, конечно, понимаю, что время было тяжелое: она без работы осталась, на руках два пятилетних сына-близнеца от первого мужа. Но голодные же не сидели, голые не ходили, я старался, на двух работах вкалывал, ни в чем им не отказывал! Или боялась, что, заимев родного ребенка, отвернусь от ее мальчишек? Неужели, она своим любящим женским сердцем не разглядела меня? Да я мальчишек ее любил больше, чем порой родной отец любит. И они меня любили, недаром, с первых дней меня папой называли, никто их не учил, никто не просил. Видно детское сердечко видит лучше женского. Я и сейчас люблю их, помогаю, не в пример родному папаше. А как же? Они не виноваты, что мать с отцом "охладели" друг к другу и разошлись.
Слово-то какое она придумала - охладели. Разлюбили - это да, а охладевают те, кто горят. Наша же любовь никогда не была кипучей. Даже в постели, когда я доводил ее до экстаза, она только стонала, хоть бы раз вскрикнула, ведь условия позволяли: комната детей была далеко, двери плотно закрыты. Может, я плохо старался?.. Вот кто горел и бушевал, так это королева Марго...
Стоп! Табу! Никаких о ней воспоминаний! Зачем зря рвать душу, я же дал себе слово - никогда ее не вспоминать. Я выбросил ее из своего сердца, из своей головы, из своей памяти. Она низкая и подлая тварь! Развратная сука! Предательница!..
...Вот, опять причина выпить. Точно сопьюсь...
...Эх, Марго, Марго! Что же ты наделала? Как ты могла? Я понял бы и простил, если бы ты сошлась с кем-либо другим. Но с моим заклятым врагом?! Да, я виноват, уехал, не простившись, но я же написал тебе письмо, попросил Светку отнести тебе сразу после моего отъезда. И она отнесла, в руки тебе отдала, она сама говорила, когда я позвонил на следующий день. А сколько я писем тебе написал из Афгана, почти каждый день отсылал, но ни одного не получил от тебя. Да я был жив только потому, что любил тебя, что твердил себе: это какое-то недоразумение, мои письма перехватывают, если бы ты получила хоть одно из них, ты бы ответила, просто потому, что ты такой человек, ты не оставила бы без ответа даже письмо постороннего человека, даже письмо врага. Я думал, что ты такая. Но, когда последние мои письма стали приходить с пометкой "адресат выбыл", я понял, что письма доходили, но ты просто не отвечала.
Спасибо Светке, открыла мне глаза. Хоть и недолюбливал я раньше сестренку, какая-то она хитренькая была, подленькая, в детстве отцу на меня ябедничала. Но когда подросла, жалко мне ее стало: ни подруг, ни приятелей, все дома и дома, все за учебниками да за фортепьяно, - этот изверг и ее не жалел. Нет, бить он ее не бил, а застращал своими запретами и указаниями. Последнее время все приходила ко мне в комнату, когда отца дома не было, плакалась, что из-за отца в классе ее не любят, что подружек нет, что парни от нее шарахаются. Бедная девчонка. Хотел после Афгана ее к себе забрать, да она не согласилась, так отца боялась.
Вот она-то мне и рассказала все о тебе, Марго. Как после моего прощального письма к тебе, ты прибежала к отчиму, что-то ему кричала, плакала (это на тебя похоже), а потом все стихло. Это происходило на его половине, где кабинет совмещался со спальней. И вышла ты оттуда только через час, вся помятая и растрепанная, и смущенная. И пошла ты не на выход, а в ванную, будто не раз в доме бывала, а ведь Светка не знала, что ты действительно была. И стала ты, моя Марго, навещать моего лютого врага с завидной регулярностью. И появились у тебя, моя Марго, золотые кольца, серьги, цепочки, различные шмотки. И продолжалось это, моя Марго, полтора года, все то время, когда я писал тебе и не получал ответа. А когда ты вовсе переехала к нему, стали приходить письма с пометкой "адресат выбыл".
Я знал, что он любитель молоденьких девочек, что проделывал подобные штучки и на заводе в рабочем кабинете и дома, не стыдясь матери, но что ТЫ можешь так низко пасть?!.
Я все так подробно запомнил потому, что несколько раз перечитывал Светкино письмо. Сначала я не понял, потом не поверил. Но зачем Светке врать? Она сама несчастное существо, пострадавшее от деспотизма собственного отца. А потом я читал это письмо для того, чтоб возненавидеть тебя, чтоб изгнать из своего сердца, чтоб никогда не зашевелилось где-нибудь в самом дальнем уголке души сомнение. И я добился этого результата, я поклялся никогда не возвращаться в наш город, никогда не вспоминать тебя.
И вот, когда я лишился второго самого близкого мне человека после матери, я захотел умереть. Я кидался в самое пекло, "лез на рожон", никогда не гнулся перед пулями, но ни что меня не брало. Будто кто-то там, на верху, решил продлить мою муку. Вот тогда и потерял я своих "салажат", а после того, как увидел глаза их матерей, понял, что мое желание умереть привело к гибели этих ребят. Я тогда в порыве ярости и отчаяния истребил почти всю банду Хафиза, перебил всех его братьев, убил двух его сыновей, вот он мне и отомстил: подобрался с остатками банды в мое отсутствие к моим мальчикам, знал, как был дорог мне каждый из них. А по возвращении назад, после скорбной миссии, которую я сам на себя возложил, почти у самой границы наш БТР напоролся на мину, я получил контузию, а через полгода лечения меня комиссовали.
Я выжил, Марго. Я жив, Марго. Но теперь я не ненавижу тебя и даже не презираю, мне жаль тебя, наверняка, ты уже поплатилась за свое предательство. Ведь двадцать пять лет прошло. Если не сам этот ублюдок наказал тебя, то жизнь это сделала...