Эту тему Марк так или иначе затрагивал во множестве своих писем к Марии. Его занимала идея, что любое искусство в определенной мере замкнуто на себе. Скульптура, к примеру, может сообщить лишь о чем-то, связанном с пластикой: это масса, вес, форма, тяжесть, материальные очертания. Живопись работает в первую очередь с образами. Истины каждого из этих форматов могут сообщаться между собой и выходить за их рамки, но лишь в ограниченной мере. Художник поэтому одновременно обречен на свою ограниченность и благословлен ею. Марк полагал, будто «видит» все — включая другие формы искусства наподобие музыки — как художник. Его ви́дение — это ви́дение художника.
То, что в 1915 году Франц Марк так легко мог свыкнуться с мыслью, что ему было, так сказать, предначертано быть прежде всего художником, — в некотором смысле поразительно. А все потому, что примерно до 1910-го художник из Франца Марка был так себе. Если более честно, художник он был паршивый. Если еще честнее, он вообще почти не умел рисовать. Ранние его картинки — на уровне нерадивого студента художественной школы. Его отца вся эта ситуация приводила в отчаяние — может, какое-то время он даже презирал сына. Его сын заявлял, будто он художник, но при этом был бездарем.
В этом его отцу можно капельку посочувствовать. Ситуация — полный отстой. У тебя дурачок-сын, который типа художник, но даже рисовать не умеет. Марк, вопреки этому, принимал все возложенные на художника ограничения и обязанности — будто бы явные и очевидные всем, включая его самого. На самом же деле картины, которые мы считаем «картинами Франца Марка», он создал всего за несколько лет. «Желтая корова» — это 1911 год, а «Судьба животных» — 1913-й. Если же заглянуть в период до 1911 года, где были картины вроде «Лошади на фоне пейзажа», то образ известного нам Марка-художника понемногу рассеивается.
V. Художник открывает для себя цвет, то есть по-настоящему открывает, по-настоящему схватывает мощь и загадку цвета — а еще, может быть, по инерции, открывает силу судьбы, предназначения, а эта сила — она реально опасная. В эпизодической роли появляется Хайдеггер — философ-нацист
На протяжении многих лет — вплоть до того, как он начал создавать гениальные творения — Марк был художником, который брел сквозь туман и в сумрачной чаще пытался выйти на верный след. Его руке недоставало уверенности. Цвет, кажется, буквально приводил его в замешательство. В композиции не чувствовалось цели или же направления. Полный кошмар.
Потом что-то произошло. Произошло оно в районе 1910 года. Почва для этого, конечно, была подготовлена раньше. Но все-таки между тем, как он работал до 1910-го, и тем, как он работал после, случился некий кардинальный разрыв. Как вышло, что Марк скакнул от невнятной мазни к тому, чтобы видеть столь глубоко, — загадка. На первый взгляд, никакого повода не было. Меж вещами он обнаружил линии. Узрел формы. Его животные сходили с холста чистыми и настоящими. Стал чище и цвет. Красный стал красным. Желтый стал желтым. А синий — синим.
Во главе угла — как раз-таки цвет. Какое же буйство цвета. Основные цветá. На холсте выделяется красный, прямо контрастирующий с полосой синего. С Марком в те дни творилось всякое-разное. Он смотрел работы постимпрессионистов. Смотрел Гогена и Ван Гога. Видел, как дерзко обращаются эти художники с цветом, как охотно кладут основные цвета рядом друг с другом — то есть насколько же им глубоко наплевать на все то, чему учат в художественных академиях. Контрастные цвета не кладут на холст рядом друг с другом. Но именно это постимпрессионисты и делали. Это же делали и «дикие звери» — фовисты. И новые абстракционисты. Робер и Соня Делоне тоже так делали и этим гордились. Чета Делоне создавала полностью абстрактные конструкции — сферы, круги, пересекающиеся конусы цвета. Они рисовали так, будто кроме самого цвета ничего и не нужно, а затем повторяли на стенах и детской коляске цветá и формы с полотен, а затем изготавливали одежду, которая выглядела как все те же геометрически-цветовые фигуры, называли эту безумную мешанину искусством и кайфовали от того, какое оно все абсолютно симультанное.
Франц Марк глядел на весь этот цвет как на какое-то откровение. Цвет и был для него откровением.
Ближе к началу 1911 года Марк сочинил письмо другу и собрату-художнику Августу Макке. «За одну короткую зиму, — пишет он Макке, — я стал полностью другим человеком». Дальше в своем письме Марк говорит об искусстве и еще о том, как нашел себя в роли художника. Связано это было во многом именно с цветом и с той чистотой композиции, какой он за прошлый год выучился. В итоге, пожалуй, насчет Марковой живописи можно сделать такое весьма четкое заявление. Сопоставив данные в плане того, какие картины он создавал реально, с тем, что он пишет о тогдашнем своем душевном состоянии, можно заключить, что художником Франц Марк стал в зиму с 1910 на 1911-й. Что-то в нем пробудилось, что-то сошлось. Это значит — хотя Марку это было неведомо, — что работать как подлинный художник ему оставалось менее четырех лет. Жизнь подлинного художника продолжалась для Франца Марка всего лишь с 1911 по 1914 год, поскольку в 1914-м он отправился на войну и никогда уже не брал в руки краски, хотя и сделал несколько приличных рисунков на фронте. А затем погиб под Верденом. Бóльшую часть своей жизни он был неудачником, затем — гением, а затем — покойником.