— Вот что я тебе скажу, — начала как-то разговор Хелен, когда Нелл приступила уже к своей восемнадцатой розочке, и вряд ли две у нее были похожи одна на другую. Нелл использовала уже порядка двадцати различных оттенков красного на одной розе, и достигла того эффекта, что лепестки у нее буквально вырывались из центра цветка. — Если ты пообещаешь не слишком возноситься, то мы попробуем тебя как модель.
— Хорошо, — сказала Нелл, изо всех сил стараясь выглядеть не слишком довольной.
— Когда тебе исполнится восемнадцать?
— В июне, — сказала Нелл.
— У меня была дочь, которую звали Нелл, — задумчиво проговорила Хелен.
— Да? Я не знала.
— Она пропала — или что-то вроде этого.
— Очень жаль, — ответила Нелл.
А что еще она могла сказать? Хелен не стала рассказывать дальше, а Нелл не решилась расспросить.
— Ей было бы восемнадцать на Рождество.
— Мне всегда жаль людей, чей день рождения — на Рождество, — заметила Нелл. — Подарки — только раз в году! Я-то сама родилась летом. А вы и в самом деле попробуете меня как модель?
— У тебя лицо и фигура будто созданы для этого.
— Просто моделей столько, что они стали по цене пара — за пени, — сказала Нелл. — А быть хорошенькой сможет любая. В этом нет достоинства.
Хелен послышалось в этих словах нечто знакомое. Кто бы мог говорить их ей? Ах, конечно же, ее отец. Но Хелен не связала Нелл со своим отцом.
— Мне бы хотелось быть модельером, — продолжала Нелл, — вот для этого нужен настоящий талант.
— И время, — добавила Хелен, — и еще опыт, и образование.
Нелл согласилась, улыбнувшись.
— Я стану моделью, если мне будет позволено сохранить такую прическу, — сказала Нелл.
Ее волосы были угольно-черными, короткими, торчащими и зачесанными вверх.
— Ну, это вряд ли может быть имиджем «Дома Лэлли», — проговорила Хелен. Она, впрочем, ясно видела, что легче будет изменить готовый в ее фантазии имидж «Дома Лэлли», чем сознание Нелл, и Нелл победила.
Вошли мальчики: Эдвард, Макс и Маркус. Их представили Нелл, но Нелл для них была просто работницей, и они не обратили на нее никакого внимания. Им хотелось есть, поэтому они пришли за матерью. Будучи дочерью своей матери, Хелен послушалась и немедленно пошла готовить ужин.
Когда они все ушли, Нелл внезапно почувствовала себя страшно одинокой, будто в комнате выключили свет и оставили ее в кромешной тьме. Она закончила розу, а вечером попозже позвонила миссис Килдар — просто для того, чтобы сказать, что с ней все в порядке и она устроилась на работу. Она попросила миссис Килдар не волноваться за нее, передала привет Бренде — и, конечно! — свое уважение мистеру Килдару.
Затем пошла и записалась на вечерние курсы по классу «А»: искусство, история, французский. Она вновь вернулась к учебе.
Нелюбима!
Не вернуться ли нам, читатель, теперь к состоянию Энджи? Помните ли вы, как она сделала хирургическую чистку лица (по крайней мере, так ее называют хирурги-косметологи), и с пренеприятными для себя последствиями? Как после этой чистки все пошло еще хуже, чем прежде: неровности кожи и шишки стали еще заметнее?
Она едва удержалась от того, чтобы подать на клинику в суд: просто вовремя поняла, что обсуждение ее лица общественностью станет ее агонией. В ходе переписки и перепалки с клиникой врачи выдвинули предположение, что ухудшение состояния кожи наступило не в результате проведенной чистки, а как следствие психосоматического заболевания. Они предложили оплатить лечение у психиатра, и Энджи согласилась на примирение.
Она пришла к доктору Майлингу, врачу новой холистической школы. Энджи слышала про него, что он молод и приятен. Таким он и оказался.
— Как вы сами считаете: в чем причина? — спросил он.
— Я несчастлива, — услышала свой ответ как бы со стороны Энджи и изумилась.
— Отчего? — Он поднял на нее свои ярко-голубые глаза. Он умел видеть душу насквозь, как отец Маккромби, с той только разницей, что был добр.
— Меня не любит муж.
— Почему?
— Потому что меня нельзя любить. — Эти слова, ее собственные, произнесенные ею, шокировали ее.
— Возвращайтесь и попытайтесь быть такой, чтобы вас можно было полюбить, — сказал доктор. — Если ваша кожа не изменится через две недели, мы проведем лекарственное лечение. Но только после этого.
Энджи покорно вернулась домой и попыталась быть такой, чтобы ее можно было любить. Первое, что она сделала для этого — позвонила отцу Маккромби и сказала ему, что продает Храм Сатаны и больше не нуждается в его услугах. Она сказала, что начинает бояться черных сил. И в самом деле, по ночам, особенно когда Клиффорда не было дома (а это уже стало правилом), ей чудился смех отца.