Удар вырвал Мак-Юэна из кресла и швырнул на пол. Головой он ударился обо что-то твердое…
Когда к нему вновь вернулось сознание, он тотчас подумал о скафандре. В бою капитаны не надевают скафандров: слишком они громоздки и сковывают подвижность, а эластичная ткань чересчур тонка, чтобы служить защитой. К тому же кабина управления запрятана в относительно безопасной сердцевине корабля. Но подвижность и свобода действий ему уже не нужны: контрольный пульт полностью вышел из строя. Лишь два видеоэкрана каким-то чудом продолжали работать. Атмосферное давление осталось прежним — уши не болели, дышалось легко, но такого удара швы наверняка не выдержали, даже тут, в наиболее защищенном отсеке корабля. Мак-Юэн потянулся было к шкафчику, где хранился скафандр, но, бросив взгляд на видеоэкран, понял, что происходит.
На одном из экранов виднелись внутренние помещения орлигианского звездолета: боковые дюзы его корабля, прежде чем выйти из строя, по существу, приварили один звездолет к другому, некоторые переборки все еще были раскалены докрасна. На втором — кормовом — экране в нескольких сотнях миль под ними виднелась поверхность планеты.
В этот миг Мак-Юэн уловил какое-то шипение. Звук нарастал и скоро перешел в высокий протяжный свист: звездолет орлигиан, тяжело поврежденный, почти разрушенный, с застрявшим в борту разбитым земным кораблем, пытался осуществить посадку и уже вошел в верхние слои атмосферы. Мак-Юэн, мгновенно забыв о скафандре, кинулся к специальному креслу, используемому при взлете и посадке. Он барахтался, плавая в воздухе над креслом, когда его вдруг бросило лицом на сиденье, и едва успел пристегнуть себя одним ремнем, как нарастающее отрицательное ускорение втиснуло, вдавило его в кресло. Звездолет, должно быть, близок к гибели, если решил сесть в нынешнем своем состоянии, успел подумать он. При таких повреждениях аэродинамические характеристики орлигианского звездолета наверняка ужасны. Затем мысли покинули Мак-Юэна — он напряг каждый нерв, каждый мускул, чтобы выжить, чтобы не дать прогнувшейся грудной клетке раздавить мучительно трепещущее сердце, расплющить готовые лопнуть легкие.
Наконец спустя несколько бесконечных минут чудовищная перегрузка ослабла и выровнялась до одного-двух «g», что он переносил без особого труда. Очевидно, пилот-орлигианин сумел погасить скорость еще в самых верхних, разреженных слоях атмосферы, чтобы не допустить опасного перегрева звездолета при прохождении сквозь более плотные слои воздуха, и последние несколько миль опускал корабль медленно и плавно. Но не слишком медленно, иначе бушующий в стратосфере ураган опрокинул бы звездолет. Этот орлигианин — мастер своего дела, первоклассный пилот, подумал Мак-Юэн, пускай сядет благополучно, он вполне этого заслуживает. А еще Мак-Юэн подумал, что с радостью угостил бы пилота стаканчиком виски, если бы подвернулась возможность и если орлигиане не прочь выпить.
Кабина управления тряслась и дергалась так, что просто жуть брала: казалось, какой-то злобный великан раскачивал и подбрасывал ее в такт диким завываниям ветра, реву двигателей, грохоту и скрежету металлических секций. Сила торможения и сопротивление воздуха стремились растерзать в клочья оба звездолета. Удивительно, что остатки земного корабля до сих пор не оторвало.
Внезапно сила тяжести опять яростно вдавила Мак-Юэна в кресло, затем — еще один оглушительный, потрясший его до мозга костей удар, ржавый, пронзительный скрежет лопающегося, рвущегося металла. Сели — но не совсем. Звездолет опять качнуло. Гнусаво заскрипел, застонал металл. Мак-Юэн метнул взгляд на видеоэкран — каменистая, пустынная поверхность планеты плыла навстречу. Одна из посадочных опор, должно быть, подломилась, их опрокидывало…
Пронзительный шум, как бурав, сверлил его мозг, корабль распадался на куски. Сквозь пробоины перед Мак-Юэном точно в калейдоскопе мелькали кусочки синего неба. Ослепительная вспышка, громовой взрыв — на мгновение Мак-Юэну вспомнилась поврежденная пусковая установка с застрявшей в ней взведенной ракетой, — затем свистящий зазубренный осколок металла погасил его сознание.
Очнувшись, Мак-Юэн не почувствовал особой боли. Только словно бы весь онемел и страшно замерз. Это от шока, решил он. Но что-то теплое, липкое растекалось поверх холода, в котором затаилась тупая, приглушенная шоком боль. Он скосил глаза вниз и мгновенно понял, что умирает.
Взрыв оставил на нем лишь клочья одежды, он был залит кровью, а раны…
Не следует человеку видеть себя в подобном состоянии, вяло подумал Мак-Юэн. Попадись ему собака с такой раной, он бы ее пристрелил, а при виде столь изувеченного человека ему бы попросту стало дурно. Тем не менее он с какой-то странной отрешенностью смотрел на свои жуткие раны, покуда деятельный еще мозг не отдал приказ здоровой руке. Он нашарил аптечку, по-прежнему висевшую на поясе, расстегнул ее, достал баллончик и обильно сбрызнул раны составом, останавливающим кровотечение, затем, не дожидаясь, пока пройдет шок, принял лошадиную дозу болеутоляющих пилюль. Мало-мальски уняв наружное кровотечение, Мак-Юэн замер в неподвижности, стараясь избегать лишних движений.
Все еще силясь понять, чего ради он оказал себе эту совершенно недостаточную первую помощь, Мак-Юэн бросил взгляд вокруг и — увидел орлигианина.
Какое причудливое стечение обстоятельств забросило его сюда, сказать было невозможно, но так или иначе метрах в трех от Мак-Юэна лежал один из врагов. Не очень-то внушительная фигура, подумалось ему; больше всего это маленькое существо напоминало игрушечного медвежонка, забытого под дождем. Но мех на его груди и голове слипся не от дождя, и не дождевая влага сочилась из порезов и ран. Впрочем, орлигианин находился в гораздо лучшем состоянии, чем Мак-Юэн: дышал он ровно и временами как-то странно дергался и вздрагивал — видимо, к нему возвращалось сознание. Мак-Юэн осторожно ощупал свой чудом уцелевший пояс, на котором рядом с аптечкой висела кобура, и, вытащив пистолет с тридцатью разрывными пулями в обойме, стал ждать, когда очнется орлигианин.
И пока тянулись минуты напряженного ожидания, попытался пробудить в себе хоть немного ненависти к врагу.
Мак-Юэн от роду был человеком спокойным и выдержанным — возможно, именно поэтому он был удачливым командиром и необычайно долго оставался на действительной службе. Мак-Юэн твердо верил, что при его опасной профессии эмоции — верный и быстрый путь к гибели. Астронавт, которым во время боя владеет ненависть или какое-нибудь иное чувство — все равно, к врагу ли, нет ли, — тем самым засоряет свой разум, впустую растрачивает умственную энергию, вместо того чтобы целиком отдать ее основной задаче — борьбе против вражеского Сверхоружия. В боях Мак-Юэн не испытывал ненависти к врагу, не злился, что его подчиненный, канонир, в нарушение субординации ругается и проклинает все и вся (вернувшись на базу, Ревиора неизменно приносил свои искренние извинения), не было в нем места и для более нежных чувств, они оставались принадлежностью тех дней и недель, когда он не участвовал в боевых операциях.
Однажды он познакомился с высокой черноглазой девушкой, она служила в оперативном отделе базы. Мак-Юэн несколько раз приглашал ее на обед, но, заметив, какой оборот принимают их отношения, стал избегать ее. Мудрый шаг — больше шансов выжить. Теперь-то он понимал, каким был несчастливым человеком.
Хокасури тоже воспринимал все эти сражения как азартную игру. Когда корабль погибшего друга взорвался в атмосфере этой планеты, а вскоре затем погиб Ревиора, Мак-Юэн испытал редкий для него приступ гнева. Но сейчас гнев утих, осталась лишь глухая скорбь. Вот этот лежащий рядом орлигианин — по крайней мере отчасти — виновен в гибели моих друзей, внушал себе Мак-Юэн, и все-таки не мог вызвать в своей душе ненависть к инопланетянину.