Портрет Т.Лады-Заблоцкого
К.Заводзиньский делал разные предположения по поводу отъезда на Кавказ: несчастная любовь, карточный долг и даже добровольное решение поступить в войско, чтобы убежать от обыденной жизни [140,129].
На это предположение буквально накинулся Я.Дюрр-Дюрский, написавший, что мысль о добровольном решении связать себя с войском царской армии является психологически неоправданной и утверждает, что Заблоцкий был одним из многочисленных национальных героев эпохи, а домыслы о картежной страсти дискредитируют его образ [23,86-87]. Он приводит свои сведения о том, что позднейшие воспоминания подтверждают участие Заблоцкого в деле Конарского, а даты под кавказскими стихами до 1839 года - либо ошибка издателя, либо попытка скрыть что-либо в конспиративных целях.
К.Заводзиньский ответил Дюрр-Дюрскому философскими размышлениями о том, что часть польских историков и литературоведов настроена идеалистически, на «лакировку» судеб участников национального движения, и желание оппонента «вписать» деятельность Заблоцкого непременно в заговор Конарского относится к этой сфере [140 : 1947, № 12].
Разгадка ареста Заблоцкого принадлежит российским ученым. Марк Поляков опубликовал статью «Студенческие годы Белинского» [166]. В ней говорится, что в «Кружок 11 нумера» входили и поляки, среди них - Лада-Заблоцкий. Он фигурирует в различных полицейских актах относительно В.Г.Белинского. Выяснилось, что в 1833 году власти обнаружили у одного из витебских гимназистов бунтарское антицарское стихотворение. Те, у кого стих обнаружили, указали на автора - студента Московского университета Ладу-Заблоцкого. Поляков приводит последнюю строфу стихотворения, более подробно его цитирует Д.Прокофьева [167]:
Ledwie nocy schodzi cień,
Ledwie nowy świta dzień
Już ukazów lata strach,
Niewinnemu grozi knut,
I w rekruty idzie Lach
A [z] Sybiru wściekły pies
Szydzi jeszcze z naszych łez.
Piekłem dla nas carów tron,
Na nim teraz siedzi czart
Szubienicy ledwie watr.
Zemsta, bracia, albo zgon!
Подстрочный перевод:
Едва уходит ночи тень,
Едва рассветает новый день,
Уже летает страх указов,
Невинному грозит кнут,
И в рекруты идет Лях,
А /из / Сибири бешеный пес
Еще издевается над нашими слезами,
Ад для нас царский трон.
На нем сейчас восседает черт,
Едва достойный виселицы.
Месть, братья, или гибель!
Стихи в комментариях не нуждаются. Подробно историю следствия над Заблоцким воссоздал Я.Рейхман [114], а в новых деталях, опираясь на изыскания Владимира Дьякова [19; 22], факты восстановила и прокомментировала Мария Янион [49, 333-368].
О тексте стихотворения и его антиправительственном содержании лично А.Бенкендорфу доносил Н.Хованский, генерал-губернатор Смоленский, Витебский и Могилевский. Заблоцкий был арестован в Москве в июне 1833 года, а через месяц под конвоем доставлен в Витебск. Следствие велось до декабря, есть сведения и о «чистосердечном раскаянии», и о признании «несомненной вины». Он декларировал свою привязанность к России и желание принять православие, чем заслужил одобрение Комиссии [49, 342].
Вынесение приговора затянулось. Заблоцкий пользовался относительной свободой, ездил по родной Белоруссии. Об этом свидетельствуют подписи под стихами того периода: «Витебск», «Пружки», «Мосаж» и др. В «Послании» к Юзефату Яхимовскому той поры Заблоцкий жалуется на непонимание близких и на крах в судьбе:
Kiedy mię ścigał gniew przeznaczenia,
Gdym w zmiennej losów kolei,
Upadł ze szczytów szczęścia i świetnych nadziei
Na szczebel ostatniego w świecie upodlenia,
- Gdym słyszał nieprzyjaciół radosne okrzyki,
I widział uśmiech wzgardy na twarzach rodzeństwa...
..............................................................
Rozlegał się w mych uszach jak odgłos przekleństwa,
Wtenczas znalazłem w twych Prużkach zachronę.
Подстрочник:
Когда меня стегал кнут провидения /предназначения/,
Когда в переменчивой колее судеб
Пал я с вершин счастья и прекрасной надежды
На последнюю ступень унижения /позора/,
Когда слышал радостные возгласы неприятелей
И видел презрительную усмешку на лицах близких...
................................................................
В моих ушах раздавался отзвук проклятий,
И тогда я нашел приют в твоих Пружках.