Невзирая на разные пути, которые привели ссыльных поляков в кавказские полки, эти люди были объединены некой родственной метой. Я.Рейхман в работе, посвященной первым польским профессиональным ориенталистам эпохи А.Мицкевича, дал характеристику национальной интеллигенции того поколения. Зная судьбы и характеры «кавказцев», можно распространить на них эти родовые черты: «Поколение романтиков, «благородных революционеров», поколение филоматов и филаретов, бунтующих байронистов воплотилось в людей способных, эмоциональных и порывистых, в сильные индивидуальности, соединяющие в себе сердечность и глубокий ум. Оно дало поэтов и мыслителей, энтузиастов и революционеров, бунтарей и мечтателей, полных любви и воодушевления, ищущих переживаний неординарных и испытаний необыкновенных, желающих завоевать весь мир огнем своего жара» [115,51].
Среди этого поколения выделялись «конарщики»*, участники самого радикального заговора между восстаниями, обреченного в своей дерзости. Они выделялись своей активностью даже среди сибирских ссыльных [84, 25]. Их объединяло, помимо общего политического порыва, происхождение из окраинных земель Польского королевства, мировоззрение и общественные взгляды мелкопоместных дворян и университетское (часто прерванное арестом) образование, получаемое с трудом из-за стесненных средств.
Отметим, что Лада-Заблоцкий не был связан с заговором Конарского, но принадлежал именно к этой среде, поэтому не только сблизился с ссыльными, но стал своего рода главой кавказских польских писателей.
Однако, принимая характеристику Рейхмана, надо иметь в виду существенную и горестную деталь. Ученый определяет черты поколения на его взлете. Люди, прибывшие на Кавказ, эти «необыкновенные переживания» испытали на себе. Но в годы изгнания, иногда сразу же после вынесения приговора о ссылке, они осознают жизненный поворот как крах всех юношеских надежд, как несбывшуюся судьбу. И вера, дарования, жар души, романтические искания обретают иную тональность, иную шкалу ценностей - трагическую.
Все, кто составил кавказский филиал польской литературы, стали изгнанниками и ощущали себя таковыми, жизненное поражение стало определяющей чертой их самосознания. Несмотря на то, что им было дано проявить себя в самых разных сферах, это клеймо неудачи не просто пронизывает их наследие, но составляет его типологическую основу.
При всем различии судеб литераторы кавказской группы - чаще всего люди надломленные, даже если они обладали недюжинными душевными силами, ощущавшие, что жизненная катастрофа настигла их в момент, когда главное еще не было свершено. Хотя здесь, как и везде, имеются исключения.
И в то же время поражает разносторонность их интересов - опять-таки черта поколения - поэзия, проза, переводы, занятие языками, этнография, музыка, география, биология, в исключительных случаях - военная карьера. Достаточно назвать центральные фигуры группы - Тадеуша Ладу-Заблоцкого, Войцеха Потоцкого, Леона Янишевского, Матеуша Гралевского, Казимежа Лапчиньского.
Кавказские ссыльные создали целый раздел польской словесности, в которой воплотились разные стороны деятельности значительной части интеллигенции, вырванной из родной литературной среды.
Контакты с родиной
Необходимо осветить еще один вопрос: в какой степени кавказские поляки могли быть в курсе литературного процесса на родине и насколько их творчество стало известно соотечественникам?
Анализ периодических изданий, выходивших в ту эпоху в Польше, особенно на ее восточных землях, выявляет удивительную, почти парадоксальную ситуацию. Политические преступники, находясь в ссылке, фактически не прерывали связи с издателями. Более того, они участвовали в некоторых издательских начинаниях 1840-х годов.
Литература кавказской ссылки формировалась в тесном контакте с родной словесностью, что, безусловно, влияло на ее развитие. По сравнению с литературой сибирской ссылки кавказская проза и поэзия имела те преимущества, что связь ее авторов с родиной была возможной, в то время как постоянные контакты из Сибири были крайне затруднены по ряду причин, в первую очередь, в связи с невероятной отдаленностью и сложностью переписки. Тбилиси имел регулярную почтовую связь с центрами России, причем действовала она исправно. Это позволяло получать периодические издания. Организованная в 1826 году экстренная почта шла из Тбилиси до Петербурга 11 дней, до Москвы - 8 [150, 119]. Таким образом, несмотря на то, что время от времени корреспонденты жаловалось на опоздание в доставке почты, возникла относительная ритмичность в переписке с родными, пересылке материалов в издательства и журналы, получении книг, прессы и писем. Поскольку официальные каналы находились под строгим контролем, ссыльные изредка находили иные пути для отправки корреспонденции. Так, без всякой цензуры отправил свои письма Владислав Юрковский, удалось переслать свои заметки и Ксаверию Петрашкевичу. Как следует из писем, иногда с «оказией» передавали материалы и русские офицеры.