Весьма бедной является и иконография. Облик большинства польских кавказских деятелей первой половины XIX столетия нам неизвестен, их изображения либо утрачены, либо было не до создания портретов в боевых условиях. Осталось лишь слово. В этой ситуации письменное наследие «кавказцев»* является документом, к которому обращаются, помимо литературоведов, также историки общественных движений, политологи, культурологи, лингвисты, изучающие весь комплекс проблем.
В польском национальном сознании ссыльные - бывшие участники заговоров и восстаний, ибо именно они составляли ядро кавказской эмиграции - оценивались неоднозначно. С одной стороны, для следующего поколения они были объектом почитания, так, к примеру, оценивается в источниках ссыльный Францишек Панточек, а с другой стороны, их резко осуждали в консервативных кругах. Появление на родине после царской амнистии 1856 года нескольких тысяч оставшихся в живых ссыльных Валерий Пшиборовский оценивал как бедствие для Польши. Факт возвращения людей, «вскормленных горечью изгнания, тоской, воспаленных снами об этой далекой родине, которую они уже не надеялись когда-либо увидеть, погруженных в мысли о заговорах», он сравнивал с искрой, брошенной в порох [108, 86]. Он обвинял этих деятелей в том, что они спровоцировали брожение «фермента патриотизма», который привел к трагическому поражению январского восстания 1863 года. Одновременно он признавал, что они выделялись на фоне иных современников: «Как и в эмиграции, нынешние ссыльные за редким исключением отличались кристальной чистотой и высокими чувствами. Так, сибирские ссыльные проявили мощную солидарность, поддерживали друг друга, держались вместе и благородством своих сердец, серьезностью и высокими качествами своей натуры не только поддерживали друг в друге живую надежду и горячую любовь к родине, но и активность и энергию. Долгое изгнание, мука неволи, страшные сибирские пустыни и глухое безмолвие, которое их окружало, выработало в них, как и в деятелях западной эмиграции, некое мистическое представление об отчизне, особую веру в ее предназначение, какую-то болезненную экзальтацию по отношению к долгу перед родиной» [108, 96-97]. Это относится и к «кавказцам».
Из биографии, к примеру, Гедроича, Махчиньского, Яворского, Юрковского, которые были включены в деятельность по подготовке январского восстания, следует, что обвинения Пшиборовского не лишены оснований. Однако в данном случае следует оставить споры о том, кто был прав - «больные патриотической экзальтацией» или трезвые «угодники».
Никто из них не был ангелом, но это светлые люди с непоколебимыми идеалами, шляхетским воспитанием и четкими понятиями о добре и зле. В конце XX - начале XXI века в иной, но не менее жестокой форме повторилась война в разных уголках Кавказа. Пусть голос наших героев прозвучит еще раз, через 150 с лишним лет, он позволяет задуматься о пересечении эпох и вечных ценностях. Авторы этой книги много лет занимаются наследием «кавказских» поляков. Данута Оссовская - в Польше, Мария Филина - в Грузии: они решили войти в одну реку «с двух разных берегов» и представить эту группу целостно, исполнив некий долг перед прошлым.
«Может показаться удивительным, - признается Мария Филина, - но в период, когда я писала докторскую диссертацию, передо мной стояли живые забытые польские юноши середины XIX века, оторванные от родины и своих близких. В каком-то романтическом порыве совсем не научного характера я сочла своим долгом описать их судьбы, вызвать из небытия и дать им как бы заново пройти свой краткий жизненный путь. После этого на нас навалились собственные войны и революции, наша «зима выживания», наш голод и наши лишения. Облик этих поэтов стал стираться, уходить на задний план. Но сейчас, уже без романтического вдохновения, я вернулась к ним снова, и тени поэтов стали возникать по-иному. Сегодня, когда мой сын находится в возрасте этих юных ссыльных, я представляю его на их месте, а себя - на месте их матерей. И вновь ощущаю их близкими, но с иной остротой. Эти люди заслуживают того, чтобы вписать их в мозаику трагической польской истории».
«В тот же период, правда, без той особой мотивации, которая была у Марии, и без осознания того, что направляюсь по тому же пути, я занялась литературным наследием кавказских ссыльных. В поэзии «кавказцев» столько веры в судьбу, в предназначение... Общее решение, как видно, было для нас предопределено», - считает Данута Оссовска.