В.Кубацкий отметил, что в переведенной Заблоцким азербайджанской песне «Она», где звучит тревога влюбленной девушки о возлюбленном, которой заброшен в тот край, «где горят дома, проливается кровь мужчин и текут слезы женщин», сильны личные мотивы. «Ее скорбь вплетается политическим мотивом в любовную идиллию. Это был мотив, несомненно, близкий переводчику, которого вывезли на Кавказ из страны, где молодые девушки, потеряв братьев и женихов, до конца жизни носили «траурные одеяния» [65, 67-68].
И действительно, трагедия ссыльных порой воспринимается как трагедия участников разоблаченных заговоров, обществ и не учитывается, что она прошла через всю нацию, через тысячи невест, подруг, матерей, сестер, тысячи несостоявшихся польских семей, судеб, неродившихся детей. Кстати, почти никто из поэтов-«кавказцев» первой волны ссылки не имел семьи. Стшельницкий, Заблоцкий, Винницкий, Мучлер, Зах, Шимановский погибли молодыми, оставив после себя трагическое наследие и не дав миру реальных наследников, безусловно, эти обстоятельства во многом определяют скорбное звучание их поэзии. Лишь немногим удалось вернуться на родину и с опозданием на целое поколение создать собственную семью.
СолидаРность и память
Что же питает эту горькую поэзию, каковы ее положительные импульсы? Это, в первую очередь, огромная жажда общения с людьми, иногда поэты даже питают силу в разговоре с умершими друзьями, ведя в посвящениях и эпитафиях трагический и одновременно исполненный светлых чувств диалог. В поэзии этих литераторов нет четко сформулированной идейной и эстетической концепции, но мотив памяти, объединяющий живых и ушедших, желание продлить в стихах короткую жизнь погибших друзей, несогласие со слепым роком, правда, не доходящее до бунтарства, составляют этическую основу творчества.
Это наследие, оставленное многими поэтами, как бы составляет коллективное поэтическое собрание, столь близки их настроения, поэтические мотивы, невзирая на, казалось бы, полное несходство взглядов, к примеру, Т. Лады-Заблоцкого и Л.Янишевского. Поэтому в их лирике так много взаимных посвящений, а в письмах - постоянные рассказы друг о друге. Когда мы говорим о типологической общности, следует учитывать, конечно, что коллективный портрет по родственным чертам поэтики вырисовывается для потомков с временной дистанции, внутри процесса все выглядит иначе и, безусловно, каждый литератор обладал свой неповторимой судьбой и своим, пусть не всегда мощным, голосом.
Потребность ощущать себя частью некоего поэтического «клана» необычайно сильна в посланиях «кавказцев». Станислав Пилат писал в своих воспоминаниях о среде ссыльных как «о единой семье», объединенной далекой родиной. В поэтическом образе Гедеона Гедроича, быть может, исполненном излишнего пафоса, четко представлены стремления польских изгнанников:
Całość ta, silna swym duchem niezachwianym
Zdumiewała Moskali przykładem nieznanym
Prawości, poświęcenia i bratniej miłości.
Solidarność pomogła do wyjścia z nicości,
W którą ręka caratu zagrzebać ją chciała [31, 30].
Подстрочник:
Это единство, сильное своим непоколебимым духом,
Поражало москалей неведомым им примером
Благородства, посвящения и братской любви.
Солидарность помогла спастись от небытия,
В которое желала погрузить его рука царизма.
Даже вернувшись на родину, ссыльные пытались создать некое единство, и их глубинные связи были использованы уже другим поколением в разных общественно-политических начинаниях. Пафос этих ветеранов определял все их деяния, был для них этическим обязательством перед памятью погибших, а для молодых борцов за свободу - особым моральным примером.
Религия
Идея национальной солидарности находила моральную поддержку в католическом костеле, интегрирующем среду ссыльных. Этих литераторов объединяла глубокая вера, обращение к Богу - еще одна нравственная опора, положительный полюс той поэзии, где ключевыми словами на отрицательном полюсе, помимо связанных с изгнанием, были «ад», «буря», «печаль», «смерть». Обращение Заблоцкого к «Книге Иова» («Ах, уже время, время») не было случайным. Как писал Роман Сангушко, который также часто обращался к этому тексту, «отдаться на волю Бога: это позволяло жить без ненависти, без постоянного раздражения, хранило от отчаяния или трагического бунта против Судьбы» [90, 32].
Еще одним важным свойством кавказской поэзии является ее нравственная чистота и привлекательная наивность. Исследователи отмечали, что в ней прозвучали чувства серьезные и глубокие, и есть в этой поэзии «сила морального беспокойства». Ее можно назвать поэзией «несмирившихся узников». Дав польской поэзии реалистический образ героя романтической участи, «кавказцы» создали духовный автопортрет своих судеб и уже этим внесли новое если не в эстетические ценности романтизма, то в основы его мироощущения.