В том же духе пишет Винцентий Прокопович, рецензент «Тыгодника Петерсбургского», который тоже не мог смириться с «предметностью» поэзии Заблоцкого, с отсутствием идеала, «запаса мысли» и «глубины чувства»: «Элегическая тоска, порой байроновский пафос, который является лишь привилегией экзотического поэта, поэта, желающего выразить свою индивидуальность» [107]. Забавно, но рецензент, который обвиняет Заблоцкого в употреблении русицизмов, к примеру, слова «послание», сам ими грешит.
Приведенные мнения свидетельствуют скорее о критериях литературных критиков в оценке поэзии, чем о восприятии обычного читателя. Однако прозвучали и мнения более оригинальные и проницательные. Петр Дубровский признал, что том «Поэзии» Заблоцкого выделяется среди обильной поэтической «болтовни» последних лет. В первую очередь он узрел в поэзии Заблоцкого зрелость мысли и полноту чувств человека, познавшего печальные стороны жизни. «В этих стихах вы ощущаете личность поэта, участвуете в его грусти, поскольку его стихи рождены глубокими переживаниями и льются из самого сердца! Витебск и Москва и, наконец, Каспийское море, кавказские степи и Абхазия - вот места, где поэт пишет историю своей души. Из глубины изгнаннической, горькой жизни, порой как бы желая смягчить свои страдания, обращается он к иным поэтам и на родном языке звучным и сильным стихом Шекспира, Байрона, Мура, Кольриджа ведет с ними разговор на кавказских скалах, а порой его увлекает исполненная поэтической простоты песнь Украины...» [153].
Прежде всего Дубровский ощутил связь этой поэзии с жизненным опытом Заблоцкого и совсем по-иному, нежели упомянутые ранее критики, видит в его стихах исповедь сердца.
М.Ловицкий писал о томе «Поэзии» Заблоцкого уже позже, после кончины поэта. Его рецензия, наверное, более всех остальных удовлетворила бы автора. Автор, публиковавшийся под псевдонимом «Адольф из Бельска», изначально отнюдь не был настроен на восторженное восприятие кавказского поэта, о чем он говорит достаточно откровенно, тем важнее его высокая оценка. Рецензию мы обнаружили в разделе „Gawęda krytyko-literacka” («Литературно-критические беседы» или же «Литературно-критическая болтовня») „Pamiętnika Naukowo-literackiego” за 1850 год (т.II, вып. IV). До настоящего времени мы не встречали упоминания об этой рецензии, хотя могли и пропустить какие-то сведения. В «Гавенде» без какого-либо деления на части приводится критический обзор самых разных произведений, в том числе «рукописи, найденной в Сарагосе» Яна Потоцкого, в свое время писавшего о Кавказе .
После рассуждений о том, что поэты, сетующие на бедность чувств и языка, либо не понимают собственных чувств, либо не имеют их, автор пишет: «Сразу видно, кто воистину чувствует, а кто лишь лжет в чувствах. Человеческий язык именно тем счастливо богат, что не позволяет лгать, и ложь моментально обнаруживается.
... Возьмем, к примеру, поэзию Тадеуша Лады-Заблоцкого. В нашем несентиментальном возрасте и, как помнится, сразу по прочтении (повторном) романа Штырмера «Душа в чахотке» я взялся за книжки, полученные в тот день... Был я очень мало настроен на чтение поэзии, с которой сегодня так плохо, что даже перестаешь в нее верить и, взглянув еще на усища автора*, подумал: Ах! - это наверняка что-нибудь из кавказского марлинизма или бивачной эстетики, ибо Заблоцкий до этого момента был мне знаком лишь по объявлениям и по нескольким стихам в альманахах. Никакой критики я о нем не читал. Читаю - и признаюсь, - вынужден был забыть, что чувствуется у него Мицкевич, Залеский, Богдан, а более всего - А.Э.Одынец*, - столько у него правдивого чувства, этого самого святейшего сокровища подлинной поэзии, что я удивлюсь, если у читателя не навернутся слезы на глаза, и грудь не стеснится от вздохов. Как уже сказано, я был весьма не настроен на стихи, не был в сентиментальном расположении духа, да и нечасты сегодня стихи, которые если не разгневают и не усыпят, то наверняка не рассмешат своим фанфаронством или фальшивым чувством. Но произошло обратное. Покойник Лада-Заблоцкий был поэт! поэт чувства! Он мог справедливо сказать: