Грузин и поляк. Заметки к портрету
После прибытия на Кавказ столь многочисленной группы поляков контакты польского народа с народами Кавказа становятся качественно иными.
В Грузии в это время происходят важнейшие процессы, связанные со стремлением к национальной независимости. Как Польша, так и Грузия борются за обретение государственности и сохранение национальной культуры. Стоит назвать несколько фактов, являющихся для развития контактов ключевыми.
В 1832 году в Тбилиси был раскрыт антисамодержавный заговор грузинского дворянства. Его участниками были выдающиеся личности, в основном представители аристократии - Александр Чавчавадзе, Григол Орбелиани, Соломон Размадзе. До восстания в Грузии не дошло, но никто из участников заговора не скрывал, что польские события 1830-31 годов были для них образцом и источником вдохновения. Некоторые заговорщики, в том числе молодой Георгий Эристави, были сосланы в Польшу. Таким образом, поток ссыльных принял взаимонаправленный характер. В 1838 году Г.Эристави перевел шесть из “Крымских сонетов” Адама Мицкевича. После возвращения в Грузию Г.Эристави находился в тесных контактах с польскими ссыльными. Именно в этом кругу грузинской интеллигенции встретили польские литераторы духовную поддержку.
Тадеуш Лада-Заблоцкий в первый и второй годы после прибытия на Кавказ ведет переписку с писателем Михаилом Туманишвили, с которым успел познакомиться во время краткого пребывания в Тбилиси. Он искренне делится с ним, даже жалуется на кавказскую жизнь, ибо чувствует себя уже не гостем, но человеком, живущим в одно время и в одном краю с обретенным другом, и все же вдали от него, ибо М.Туманишвили в Тбилиси, а польский поэт - далеко в горах. Напомним, что письма порой более ярко, чем стихи, проявляют как истинно романтическое восприятие жизни, склонность к философскому обобщению всех жизненных невзгод, так и моменты отхода от романтического восприятия. В них присутствует ощущение рока, провидения, выявляется склонность к романтическим сентенциям, к горькой иронии - органической оставляющей поэзии «кавказцев» и польского романтизма в целом: «...опечален горестным известием об Ваших домашних обстоятельствах (имеется в виду болезнь брата М.Туманишвили - М.Ф., Д.О.). Что же делать? Каждый из нас желал бы уклониться от огорчений, но ежели это невозможно - нужно тогда вооружиться стоическим терпением, и ударам рока противуставить достоинство человека [...].
Благодарю Вас, Михайло Биртвилович! За Ваши высокие чувства, за это радушие, с которым Вы предлагаете мне дружбу. Увы! сколько небесных звуков отозвалось для меня в этом слове, сколько воспоминаний пробежало через душу изгнанника. Я любил и полагал, что имел друзей - но это давно! далеко!.. Миновалось время золотых мечтаний, и след его простыл в пустыне жизни. Зимний холод уже повеял над моею одинокою головою, но сердце мое еще не совершенно остыло, в нем еще теплятся святые чувства, в нем еще может запылать огонь чистейшей дружбы. Я постиг Вашу душу, открытую для эстетических впечатлений, и с радостью принимаю Ваш вызов. Будьте мне другом в чуждой и неизвестной земле; Ваше расположение, Ваша привязанность к несчастному изгнаннику заполнит пустоту его сердца [...].
... Спрашиваете меня, скоро ли я прибуду в Тифлис - это совершенно не в моей воле. Я не что иное, как машина, приводимая в действие постороннею рукой. На крыльях вихря я желал бы улететь отсюда, где изнемогаю от скуки и духовного одиночества, но цепь Прометея приковывает меня к этим диким и холодным скалам... Ничто не оживит души. Ничто не разогреет чувства» [II. письмо от 1 октября 1838 года, сохранен авторский стиль - М.Ф., Д.О.].
И еще одно свидетельство тяжелого душевного состояния Заблоцкого, когда горы при «пешем», солдатском знакомстве становятся не предметом вдохновения, но тяжких забот: «...Не надейтесь же, Князь! от меня топографии Кавказа в отношении географическом и поэтическом. Еще что касается первого, могу Вас кое-как удовлетворить, но в последнем!.. Могло ли что-нибудь оживить остывшую душу? Навьюченный ранцем и сухарями, с ружьем в руке, карабкаясь по высям и обрывам, я не раз проклинал кавказские горы, не замечая их прелестей, и они более давили на меня, нежели пробуждали изящное чувство эстетической красоты...