... Ваша душа еще настроена на высокую гармонию, громы рока еще не оборвали струн ее, и она звучит величественно, торжественно!
Но душа моя не издает звуков - и ежели из глубины ее вырвется какой-нибудь стон, то он более похож на крик, дикий, сотрясающий крик прикованного к громадам Кавказа Прометея, которого внутренности исторгают небесные орлы...» [II. письмо от 25 июля 1839 года].
Мы уже отмечали, что видимое потиворечие вполне объяснимо: одно и то же явление в разные моменты жизни бывает прекрасным и ужасным, что, кстати, вполне вписывается в поэтику романтизма. Обратим внимание на сквозные образы и ощущения Заблоцкого: прикованный Прометей, охлажденная душа, разбитые мечты. В данном случае важно и иное. Кавказ перестал быть для Заблоцкого, как и для других «кавказцев» герметичным и однозначным миром, предметом, как бы заранее «заданного» экзотического вдохновения. Он впервые увиден глазами поляков изнутри. Так же осмыслена и связь с грузинской интеллигенцией, духовное родство с ней.
В письме к Р.Подберескому - своего рода отчете о польской словесности на Кавказе -Заблоцкий пишет: «наша литература начинает интересовать и здешних жителей. Князь Эристави перевел на грузинский язык «Крымские сонеты» М[ицкевича] и его импровизацию, начинающуюся со слов «Одиночество», а князь Туманови (Туманишвили - М.Ф., Д.О.) одно из моих стихотворений под заглавием «Алазанская долина». Если мне позволит здоровье, я окончу свой краткий «Обзор грузинской литературы», над которым работал прежде» (III.1).
Заблоцкий, в свою очередь, перевел на польский «Чашу» М.Туманишвили. Далее ссыльный поэт жалуется на нехватку времени и тяжелое состояние здоровья. Отметим попутно, что в письме к Крашевскому от 1842 года Заблоцкий говорит о своем обзоре как о написанном.
Как уже было отмечено, весьма стремительно в жизнь города включились Войцех Потоцкий, Владислав Стшельницкий и Леон Янишевский. Этот последний своим «Паломничеством к могиле Александра Грибоедова...», написанным вскоре по приезде, засвидетельствовал не только поверхностное ознакомление с городом, но привел ключевые факты из истории Грузии и размышления о ее культуре.
Первостепенное значение в истории грузино-польских взаимосвязей эпохи ромнатизма имеет восприятие творчества Адама Мицкевича в Грузии и пересечение мотивов лирики польского гения и великого грузинского романтика Николоза Бараташвили. Эта тема не имеет непосредствненого отношения к деятельности «кавказцев», но без нее непредставима общая картина связей двух народов той поры.
Дух Мицкевича словно витает над всем, в чем соприкасались культуры двух народов, его фигура становится показателем духовного родства.
В 1831 году на грузинский был переведен «Фарис», который вскоре стал признанным шедевром европейской романтической лирики. Первый перевод принадлежит перу философа и поэта Соломона Размадзе - участника заговора 1832 года. С.Размадзе обратился к касыде Мицкевича в год, предшествовавший раскрытию заговора, то есть в период наиболее активной деятельности его участников. Известно, что переводчик читал «Фариса» единомышленникам, и в одном из писем Г.Эристави просит его прислать текст перевода. Когда в 1838 году Эристави вернулся из ссылки в Польшу, он сразу же включился в культурную жизнь Грузии и стал одной из ее ведущих фигур. Среди разносторонних интересов грузинского писателя не последнее место занимала и польская литература. Он перевел «Крымские сонеты» А.Мицкевича с оригинала. Влияние этого перевода на грузинскую поэзию определяет, несомненно, сила поэзии польского романтика. В то же время, следует отметить, что фактически впервые на грузинском прозвучал сонет как поэтическа форма. Можно сказать, что это великое и капризное детище европейской культуры вошло в сознание грузинского читателя благодаря сонетам Мицкевича, поскольку до того времени в грузинской поэзии были в основном приняты собственные оригинальные поэтические формы.
История польско-грузинских контактов включает еще один значительный факт. В 1852 году Эристави основал журнала «Цискари» («Заря»). Первый же номер открывался сонетом Петрарки «Benedetto il giomo», который грузинский поэт перевел с вольного перевода Мицкевича, у которого сонет назван «Благословение». Так навсегда рождение литературного журнала ассоциируется у грузинского читателя с именем польского романтика. Сами же «Крымские сонеты» были помещены в следующих номерах «Цискари», публиковались они и позже, а также вошли в собрание сочинений Г.Эристави 1884 года. С тех пор почти каждое поколение грузинских поэтов обращается к переводам Мицкевича.