V Письма Владислава Юрковского к Пегалии Подгорской. Собрание Корницкой Библиотеки, фонд 1163
VI Письмо Ю... к А... Ч... из Грузии. В: S. Wężyk. Pamiątki i wspomnienia rozmaite. Wilno 1848 (С.Венжик. Различные воспоминания и заметки. Вильно 1848).
А Н Т О Л О Г И Я
Письма
Письма Владислава Юрковского к Пегалии Подгорской (2 августа 1839 - 15 июля 1841 года), публикуются впервые
1. Письмо от 2 августа 1839 г., Екатеринодар
Недавно я имел удовольствие обратиться к Вам, пообещав дать знать о себе с постоянного места своего пребывания, и, прибыв на квартиру в Екатеринодар, с радостью выполняю сладостное обязательство. Я повидал много мест, познакомился со многими новыми явлениями, познал много новых народов. Следовало бы, как и обещал, хотя бы вкратце описать те края, которые мне довелось увидеть, и здешние народы; но если бы я исполнил свое желание подробно представить эти края, письмо получилось бы слишком длинным, и я бы испытывал Ваше терпение долгим описанием пустынь или представлением неотесанных горцев. В конце концов, чем меньше, тем лучше водить моим пером по бумаге. Признаюсь еще в одной своей слабости: сколько раз я начинал Вам писать и решал заполнить целую страницу, но не о диких черкесах или красивых, но неухоженных и оборванных черкешенках, не о ленивых грузинах или прелестных грузинках, не о лезгинах или лезгинках или об осетинах, близким к черкесам. Нет, не о них желаю писать или описывать цветы, растущие в полях, в полях, широких, как море, не создавать образы одновременно страшных и прекрасных гор, и представить, как природа все это сочетает.
Нет, я не думал об этом писать, если же Вас интересуют подобные сведения, по Вашему приказу опишу и горы, и скалы, и поля, и ущелья, и пропасти; и пара /мужчина и женщина - М.Ф., Д.О./ от каждого виденного мною народа предстанет перед Вашими очами. И хотя я не поэт и не романтический прозаик, я из последних сил найду возможность достойно описать характерные черты предметов. Если бы я мог каждую неделю, как когда-то, писать Вам и каждую неделю получать Ваш ответ, мое перо не пропустило бы ни одного, даже самого жалкого явления, но на таком расстоянии прошу о снисходительности, прошу позволить мне говорить о том, что близко касается меня самого, что влияет на мою сущность. Здесь я должен был бы включить в рамки моих нынешних обстоятельств свои мысли, поведать о том, что меня окружает, и каково состояние моей души.
Но пока дойдет до этого, чтобы не прерывать нити повествования, начну с событий, которые произошли после последнего письма к Вам, вельможная пани. Я не знаю, получили ли Вы его, как и не знаю, получите ли Вы это письмо, а совесть нам наказывает писать, и мы ждем ответа, ибо сердца наши этого жаждут. Не будучи уверен в том, прочли ли Вы мое письмо, повторю, что, выехав из Киева, мы побывали в Ставрополе, там, в одной из столиц Кавказа, нас задержали, оттуда мы были направлены в Тифлис, где провели два месяца, и каждый из нас был отправлен по назначению. Мне судьба предназначила местом пребывания Екатеринодар, где мы высидели в карантине четырнадцать дней с одним прибывшим из Ставрополя, с которым жили вместе целую неделю. Были мы у Бочковского*, пребывавшего с больными глазами в госпитале, виделись и с другими знакомыми, и время минуло довольно приятно, как в Ставрополе, так и на Кавказе. Чтобы развеселиться до забвения того, где и как мы находимся, мне достаточно иметь рядом кого-нибудь, с кем я воскрешаю мгновения прошлого, с кем можно говорить не только о Киеве, а о минувших радостях.
Зато, когда я выехал из Ставрополя, на меня навалилась такая душевная боль, как будто я только что покинул Киев. Бочковского мы оставили в добром здравии, в лучшем состоянии духа и отправились далее в путь. Мы приобрели в главном штабе билет на поездку на почтовых лошадях и опережая ветер /..? неразборчиво - М.Ф.,Д.О./ Неподвижный, как статуя, я лелеял образ приятных впечатлений, который возник у меня в ту же самую пору в прошлом году.
Печальное было в этом году Рождество, еще печальнее Пасха, а самыми печальными - летние каникулы, которые меня столь далеко занесли и все меньше оставляли надежду вернуть минувшие времена. Так ехали мы до Кавказской станицы (населенной не только линейными казаками), прославленной пребыванием в ней Романа Сангушко*, там мой товарищ Любовский* остался, назначенный в батарею, дислоцированную в станице. Капитан батареи выехал на местные минеральные воды, остальные офицеры были в походе с пушками, таким образом, г-н хорунжий принял Любовского. Я был у г-на хорунжего, он оказался хорошим, воспитанным, ученым человеком, даже автором нескольких драматургических произведений. Обрадованный, если можно так выразиться, подобным обществом офицеров артиллерии, с несомненным облегчением я уехал к себе. В деревне Васюринской, которую, сомневаюсь, можно ли отыскать на карте, передо мной открылось Черное море, и я услышал малороссийский язык. Вскоре я прибыл в Екатеринодар. Своего капитана, господина Хана я также не застал, он отправился со своей батареей на Кубань.