В.Юрковский.
2. Письмо от 6/?/ ноября 1839 года
Как Господь удержал с помощью ангела нападение на Исаака и удар меча, так и мою жизнь он сохранил от поражения кинжалом и еще более страшных событий, несомненно, благодаря Вашему участию. Так, Вашими молитвами, живым и невредимым я вернулся из экспедиции. [...]. Здесь прошу позволить мне задержаться и написать несколько слов о моем выезде [...].
В предыдущем письме я сообщал о близящейся экспедиции против черкесов за Кубань. Случилось так, что в середине августа мы двинулись из города. Не буду писать о всяких неудобствах в походе, поскольку это неотступно сопровождает солдата, но должен высказать свое первое удивление в строю.
Это был какой-то пароксизм, неописуемое состояние. Всю жизнь я держал в руке перо с намерением творить, а ныне получил огромный ранец и должен был напрягаться физически. Такую внезапную перемену, такой кризис мало кому суждено пережить: однако холодно и отважно я подставлял свой лоб под шашку (черкесский палаш). Мы двигались зигзагами, поскольку дорога за Кубанью не всюду легко проходима, порой весьма опасна, на ней мы встречали или маленькую группу черкесов, проезжающих со скрытой местью, или более численную силу, нападающую на военных, и всегда их побеждали еще большей силой. Мы шли прямо, кругом, назад, снова вперед, через пески, болота, горы и взошли на вершину, с которой я обозрел открывшееся нам Азовское море. Говорю «все видимое», потому что нельзя было полностью обозреть его. Далеко, очень далеко поверхность моря соединялась с горизонтом, казалось, что водная гладь достигает неба, или небо опирается о море.
Стояла ночь, блистали звезды, месяц во всем великолепии плыл между ними, пространство искрилось чудным блеском, великое празднество природы настраивало на то, чтобы преклонить колена перед могучим Создателем. Было тихо, вода не вздымалась волнами, чистая, ровная, как зеркало, созданное Творцом для того, чтобы в него глядели ангелы, или чтобы небосвод, дивно отраженный, любовался собой и радовался своему творению. Я стоял, как вкопанный, пораженный необыкновенным видом, и чем больше размышлял, тем меньше понимал. Я отошел, как от храма, проникнутый тишиной и покорностью перед Вселенской мудростью. Мы направились на восток, на запад, снова назад и, наконец, после трудных и долгих переправ приблизились к устью Кубани. Ах! Это опять своего рода чудо. Мы были еще далеко, а море уже давало о себе знать, дрогни человек: мы стояли там, где Кубань огромным потоком впадает в Черное море. Это было страшное зрелище. Сильный ветер дул во всю мощь, разгневанное небо не желало показаться; попеременно наплывали синие, черные тучи; огромные волны-великаны догоняли друг друга, пенились, казалось, они уничтожат всю землю.
Удивительное соединение двух противоположностей: прекрасной и страшной природы. Бушующее море выбрасывало на хребты великанов валы высотой в несколько мачт и снова их пожирало, а разумный человек и здесь пытался бороться с природой. Мы переправились на другую сторону шумящей Кубани, продвигались берегом моря до Тамани, где, соединившись с бойцами, прибывшими на кораблях из занятых уже крепостей, направились к Анапе, портовому городу, некогда оборонной турецкой крепости. На три мили вглубь суши на восток от Анапы находилось [...] черкесского племени. Пули, бомбы и гранаты усмирили сопротивлявшихся жителей. Было обозначено место, принялись строить новое укрепление. Раскинувшийся обоз целого войска, жилье солдат, палатки белели ровно, упорядоченно, как настоящий город. Местные жители были усмирены, редко раздавались выстрелы. Но имелся еще более сильный неприятель: то, что пощадили вода и огонь, не щадил воздух, против него не было ни оружия, на него не было управы. Напали болезни, нездоровый климат вызывал лихорадку, за полчаса недуг валил с ног сильных, крепко сложенных солдат. Наступили холода, слабость прошла. От меня и тут ничего не осталось, а поначалу я отдал должное местному климату, пролежав в горячке в Тифлисе и, что называется, акклиматизировался. В этих краях самый лучший рецепт - воздержанность в определенное время от сна, еды и воды, и можешь быть здоровым.
По окончании пребывания в крепости 20 октября мы покинули горы, вернулись на зимнее лежбище в казармы, а 2 ноября я был уже под крышей, оказался в казарме в городе. Но на этом не конец, не это было наградой за долгий, терпеливо выдержанный труд и перенесенные опасности. Ах! Добрая госпожа, милая госпожа, я в тот же день получил Ваше письмо: оно мне было наградой. Дали мне письмо от матери, а вслед за ним пришло письмо от пани Каньской [?].Суждено было так намучиться, выстрадать, истосковаться, чтобы по возвращении получить эти приветствия. Как ребенок, окруженный своими игрушками, видит лишь в них весь свой мир, я с таким же вдохновением читал, перечитывал, играл, наслаждался ими. То с Вами перед выходом попрощался, то вновь приветствовал, вернувшись. Камень свалился с сердца, выступила слеза радости, прояснилось чело. Теперь еще больше, еще сильней прошу Вас о частых сообщениях. Не счесть, сколько раз читал ваше письмо, милую приписку В.Хоронжего, любимого Ипполита и доброй сестры.