Имею честь навсегда оставаться глубоким почитателем и нижайшим слугой милостивого Государя благодетеля
Тадеуш Лада-Заблоцкий
3.
Тифлис, 27 апреля 1842 г.
Уже более года минуло с тех пор, как я имел честь переслать Вам мои поэтические опыты, писанные в Грузии с просьбой о публикации их в наших периодических журналах до того, как Вы получите мои остальные рукописи, оставшиеся на Белой Руси. Мое пребывание за пределами Тифлиса, продлившееся до января с.г., а потом постоянные служебные занятия не оставляли мне ни одной свободной минуты, чтобы я мог напомнить Вам о себе каким-нибудь новым трудом. Из пятого тома «Атенеума» я заключил, что Вы получили мое последнее письмо, а судя по проспекту ко второму разделу журнала, мог надеяться, что в шестом номере увижу что-либо свое, но, как бы на беду, Глюксберг не прислал мне доныне этого тома, и выписанный у Завадского месяц назад следующий раздел также до меня еще не дошел. Таким образом, я ничего не знаю ни о судьбе отправленных Вам моих литературных опытов, ни об остальных моих рукописях, о поиске которых я осмелился попросить Вас.
Итак, если Ваше доброе намерение не сошло на нет, я покорно прошу сделать самую точную подборку и как можно скорее опубликовать ее. Я не помню даже названий некоторых опытов, но из того, что помню, прошу Вас «Волшебство», «Могилу поэта», переводы и подражания из русского, балладу Вальтера Скотта [.?.] «Brand», уже переведенную Одынцом, и многие другие. Все эти стихи, будьте любезны, если возможно, разделите на три части, независимо от их хронологического порядка; две части пусть составят произведения, написанные на родине, а третью - созданные на Кавказе. Все посвящения, которые Вы, возможно, найдете в моих рукописях, прошу вычеркнуть, так как нынешние мои обстоятельства позволили мне слишком хорошо узнать подлинную цену моим прежним друзьям. Еще раз повторяю свою просьбу о скорейшей публикации, так как состояние моего здоровья, подточенного несчастьями и огорчениями, постоянно ухудшается. У меня, по-видимому, чахотка, и если мне в этом году не помогут пятигорские воды, на которые я намереваюсь отправиться через неделю, то я, возможно, не доживу до следующей весны. Не знаю, почему, но я непременно перед смертью хотел бы видеть отданную на суд читателя единственную память, которую я был в состоянии оставить родине о себе. Из духа, господствующего ныне в нашей литературе, я заключаю, что публикация моих стихов будет анахронизмом; но жизнь моя была горькой, даже слишком горькой! А писал я под влиянием обстоятельств и общественных настроений. Я не подражал никому, но если мой дух совпал с чьим-либо, - не моя вина! Я дал Вам полные права на заключение договора с издателем, на все условия я заранее согласен, но как бы я ни нуждался, не хочу денежного вознаграждения. Пришлите мне, пожалуйста, польские книги и, если они мне самому не пригодятся, они принесут утешение и облегчение не одному нашему земляку, брошенному на Кавказ. Пусть я хоть им буду полезен!
Я обещал Вам по Вашей просьбе прислать несколько видов Кавказа, но, к сожалению, вынужден признаться, что не нашел здесь ни одного художника, который мог бы это сделать. Поручик Ляхович, на которого я возлагал столько надежд, тотчас же после моего отъезда из Тифлиса неожиданно уехал в Литву, где находится поныне. Однако я не теряю еще надежды. Генерал Эспейс, обладающий богатой коллекцией здешних видов, вскоре возвращается из Петербурга. Я надеюсь, что он разрешит мне просмотреть свой портфель, в таком случае я постараюсь сделать копии и тем самым удовлетворить Ваше желание.
С нетерпением буду ожидать Вашего ответа, в котором рассчитываю получить какое-либо известие о моих поэтических опытах: были ли они опубликованы где-либо и когда? Получили ли Вы что-либо из Белоруссии и что именно? Я убежден, что Вы не захотите оставить меня в столь мучительной неизвестности и окажете мне честь ответом с первой же почтой. Если я выеду в Пятигорск, то не позже, чем через неделю. Там я пробуду месяц, и Ваше письмо застанет меня уже в Тифлисе.
Известите, пожалуйста, господина Вишневского, что «Крымские сонеты» и его знаменитая импровизация «Одиночество среди людей» и т.д. переведена на грузинский князем Эристави, а «Фарис» переведен на персидский язык неизвестным переводчиком, кажется, Александром [U ?], который не столь давно был консулом в Пеште. Проезжая через Дербент, расположенный на берегу Каспийского моря, я слышал перса, декламирующего это прекрасное произведение нашего великого пророка. Этот перс был в восторге и никоим образом не хотел поверить мне, что это написал поляк. Возможно, эти сведения для чего-нибудь пригодятся в истории польской литературы.