Вторая зима проходит быстро, в играх и учёбе, а когда апрельское солнце ласково посмотрит на продрогшую землю, по раскисшей дороге их ведут на станцию и грузят в тёмные гулкие вагоны.
Не многие из них добьются славы на ипподромной дорожке, немногие достигнут высших пределов почёта – победят в крупном призе, приблизятся к результатам легендарных рекордистов. Большинству суждено возвратиться через несколько лет домой. Тем не менее они расстаются навсегда. Ведь они уж никогда не узнают друг друга, никогда не возобновятся их игры. Когда они придут откуда-нибудь из Одессы, Харькова или Киева, всё будет иначе. В заводе к ним будут ласковы, как к больным. Они и в самом деле зачастую больны. У кого треснули копыта, у кого сохнут мышцы. От лёгкого стука в коридоре они вздрагивают всем телом, они не едят, а нервно хватают овёс из кормушек и всё прислушиваются – подозрительно и напряжённо.
Чудится им то далёкая музыка, то торопливый звон колокола, то загораживает перед ними дорожку своими огромными крыльями стартовая машина. Картины ипподрома, оставшегося за тысячи километров, терзают их расстроенное воображение. Они не имеют нужных секунд, не имеют шансов на приличное будущее, поэтому и дома вновь и вновь должны входить в форму, бежать, бежать во чтобы то ни стало. Это называется доиспытания. Это можно назвать испытанием судьбы. И они, кажется, понимают, как важно им хорошо выступить, и упорно воюют за свои дорогие секунды. Они навсегда забыли доверчивое, добродушное детство.
И уже сами злобно рявкают на молодёжь и, чуя близость какого-нибудь полуторника, бьют в дверь и стены денника, как молотом, коваными копытами.
– Неизвестно, как бы сложилась карьера Микроскопа, будь он отправлен на ипподром, – неторопливо повествовал адвокат. – Скорее всего, он прошёл бы путь рядовой лошади, потому что, повторяю, в нём не было ничего выдающегося, ничего, что позволяло бы ждать от него необычных секунд.
Но Микроскопом распорядились иначе. Он не покидал на годы родной завод. Ипподром Микроскоп видел считанные разы, в дни своих выступлений. А на дорожке им управляла знакомая с младенчества рука, твёрдая, но ласковая. Среди конников Елыгин был известен не только как мастер тренинга, но и как мастер восстановления самых больных, самых отбойных лошадей, многим из них вернул он успех и силу, обеспечил будущее. За свою короткую жизнь в заводе Микроскоп получил столько внимания и ласки, сколько вряд ли получили все его сверстники, товарищи по играм в леваде.
Микроскоп был ещё несмышлёнышем, а существование его уже подчинялось в подробностях продуманному плану.
Почему всё-таки для эксперимента Елыгин и Богданов выбрали именно Микроскопа? Во-первых, потому, что много черт он унаследовал от своего прадеда, резвого Ветерка, во-вторых, Микроскоп был рождён в январе, стало быть, первая зелень и первое солнце весны были его, а это значило многое. И в-третьих, с первых недель его существования было отмечено его почти человеческое доверие к людям. Качество, которое, несомненно, привил ему и развил в нём тренер Елыгин.
Ещё под матерью частенько проведывал Микроскопа Елыгин. И всякий раз в его карманах находились то кусочки сахара, то сладкая морковь. Удивительно ли, что на зов Елыгина, приезжавшего на пастбище, Микроскоп мчался откуда-нибудь из-за кустов, как щенок, как ребёнок… Кормили Микроскопа не из общего котла. По зёрнышку отбирал Елыгин тот чистый овес. Корма были отличные, и давали их Микроскопу полной нормой. Детство у Микроскопа было коротким. Мать скоро потеряла на него всякие права. Нянькой его и учителем стал Елыгин. На шестом месяце Микроскоп узнал вожжи и вкус удил. Качалку он принял от своего старшего друга и наставника спокойно, вёл в ней себя как бывалый призовой боец.
Круг заводского ипподрома они не любили. Обычно они уезжали в лес, разумеется, не в качалке, а в лёгком прогулочном шарабане. Зимой же – в кошевке с оглоблями и дугой. В тишине, в лесном безмолвии им было хорошо вдвоём.