— Тебе больно? — спросила она, и меня поразил её голос: тёплый, ласковый, он мгновенно усыпил и убаюкал тупую давящую боль в груди.
В ответ я с трудом сказал одно слово:
— Нет…
Эркатога медленно кивнула головой. В этот момент к нам подбежали люди. Они кричали, шумели, суетились, а я видел перед собой только изумрудную зелень глаз Эркатоги, и ни на что больше смотреть не мог.
Прибежала моя мать. Она стала громко причитать, обвиняя Эркатогу в случившемся. Я пытался сказать, что старушка не только не виновата, а что именно она спасла меня от смерти. Но слов моих никто слушать не захотел. Скоро меня унесли в дом.
Эркатога, не сказав в своё оправдание ни слова, величественной походкой удалилась через главные ворота.
Болел я долго — около года. Ведун Антип — мой дедушка — перепробовал все средства, но поставить меня на ноги не мог. Я слабел с каждым днём…
Из этой тяжёлой поры мне запомнился один разговор.
Отца дома не было. Разговаривали дед Антип и моя мать.
— Это всё колдунья проклятая, Эркатога, виновата! — мать прижимала маленькие кулачки к груди и с тоской смотрела на меня. Слёзы катились по её ввалившимся от горя щекам.
— Пустое говоришь! — укоризненно покачал головой Антип. — Эркатога так же виновата в болезни Церапа как я или ты!
— Ты защищаешь колдунью?! — от удивления мать перестала плакать.
Дед Антип пожал плечами.
— Раздавленные пальцы давным-давно зажили, — сказал он. — Ушибы тоже. Но болезнь осталась внутри…
— Ну, так сделай же что-нибудь! Ведь ты ведун — знахарь!..
— Ведун от слова «ведать», то есть знать, — скорбно покачал головой старик, — а я не знаю, что с нашим мальчиком. Вот если бы Эркатога…
— Нет! — мать вскинулась и заметалась по комнате точно птица. — Только не она!.. Только не она!..
Дед Антип ушёл, не сказав ни слова.
С каждым днём мне становилось всё хуже. Тело во многих местах покрылось язвами и гнойниками. Я уже не вставал и внутренне приготовился к встрече со своим старшим братом, погибшим год назад на Южной заставе.
Однажды ко мне подошла мать. Она встала на колени и, уткнувшись в подушку, зарыдала. Потом подняла на меня глаза, полные слёз и обречённо проговорила:
— Я не хочу, чтобы ты умер, но, позволив Эркатоге прийти, я навсегда потеряю тебя!..
Тогда я не понимал, о чём она говорит.
На следующий день я увидел у своей кровати Эркатогу. Мне до сих пор не понятно, каким образом она узнала о решении матери, ведь никто в поселении не знал, где живёт старуха…
Эркатога разглядывала меня очень долго. Уже начали слезиться глаза, но я не мог моргнуть, пока она что-то искала на дне моих глаз. А потом я услышал её голос. Он звучал иначе, чем при нашей первой встрече: сейчас в нём чувствовались и боль и душевная надорванность.
— Я вылечу вашего сына, — заговорила она, не глядя на мою мать. — Но я должна его взять с собой.
— Я знаю… — голос матери сделался тусклым и мёртвым.
— Он пробудет у меня долго.
— Я знаю…
— Но потом он вернётся к вам.
— Я знаю…
Больше я ничего не запомнил из того далёкого дня.
Следующее моё яркое воспоминание — это необычное коническое строение со свисающими со стропил пучками сухой травы; стены, сложенные из толстых жердей и сплошь завешанные неизвестными мне предметами; открытый очаг, горящий ярким фиолетовым пламенем. Возле очага фигура Эркатоги, склонившейся над закопчённым котлом. Она стоит ко мне спиной и не может видеть, что я очнулся. Но едва мои веки дрогнули, она спросила:
— Жжение в груди есть?
Я прислушался к себе — никаких болей!
— Я уже здоров?..
Мой голос вырвался из горла и зримой бабочкой затрепетал над пламенем очага. Мне стало не по себе.
— Ты можешь ходить, но до выздоровления ещё далеко. Встань и отведай моего отвара.