— Что вы, что вы, капитан. Пославшие тоже тут, среди нас. Ведь любой посланный тут же пославшего посылает. Так что у нас большое равенство. Настоящая демократия, сэр!
— Ах, — сказал Суер, — надо отплывать, но всё-таки напоследок я очень хочу послать на … такого-то товарища, вроде господина… Разрешите, братцы!
Мы дружно разрешили, и капитан послал.
Я крепился-крепился, а потом последовал примеру нашего великого капитана: взял да и послал одного там на … . Послал, но тут же пожалел, такой уж у меня характер. Но отозвать посланного обратно, как вы сами понимаете, было уже невозможно.
— …и прочая суета, — сказал Суер, погружая уголь своего тела в топку вместительного кресла.
Тулумбасы гудели…
Они гудели всю ночь, и под утро Суер выкинул шлак своего тела из сытого чрева топки вместительного кресла и сказал:
— Не чувствую морального права. Не чувствую!
— Да ладно, бросьте, кэп, — заныл Кацман. — Мало ли островов, на которых мы не побывали? Плюнем и на этот.
— Проплыть мимо острова Лёши Мезинова — это кощунство, — шептал капитан. — Старпом! Сушите шлюпки!
— Всё высушено, сэр, — безмолвно ответствовал Пахомыч. — Не надо ли чего обрасопить?
— Не надо, — отвечал капитан, — Лёша сам обрасопит кого захочет.
Остров Лёши Мезинова формою своей напоминал двуспальную кровать с пододеяльником. Но это сбоку, а сверху — станцию Кучино.
На берегу топтались два человека, которые и били в тулумбасы. Один из них, кроме тулумбасов, держал на груди атлетическую штангу. Это и был сам Лёша Мезинов. Рядом с ним в майорском мундире махал тулумбасом его брат Бес.
На остров мы поплыли вдвоём с капитаном.
— Я Лёшу боюсь, — сказал лоцман.
— Весьма они строгие, — соглашался старпом.
Но Лёша не был никаким строгим. Он бросил штангу в океан, крепко обнял нас с капитаном и только шепнул мне на ухо:
— Бесу много не наливай.
И я много не налил, но Бес скоро пал на песок и заснул богатырским майорским сном в отставке.
Суер же Выер между тем с Лёшею смотрели друг на друга, узнавая и не узнавая.
— Суер! Ты ли? — толкал его Лёша в грудь кулаком.
— Да, Меша, это я, — шептал капитан, вспоминая старую кличку островитянина.
— А помнишь каннибала по имени Ганнибал?
— Как забыть, Меша, — отвечал капитан, — он мне ведь яйца чуть не отгрыз, и если б я не растворился тогда в лазури…
— А ты здорово растворился в лазури, — говорил Лёша. — Это редко кто умеет — в лазури растворяться.
— Но и вы мне здорово помогли раствориться, — смеялся Суер. — Жалко, что тебя нету в нашем новом плаванье.
— Да ничего, вы с Дяем доплывёте до конца, — говорил Лёша, вспоминая мою старейшую кличку. — Конечно, я не знал, что вы попадёте на остров голых женщин, а то бы поплыл вместе с вами.
— Ради тебя мы снова готовы вернуться! — уверял Суер. — Правда, Дяй?
— Сэр, — отвечал я, — конечно вернемся. Возможно, Лёша растолкует нам смысл младенца по имени Ю.
— Этот смысл вам откроется, — успокаивал Лёша, — а ради меня на остров голых женщин возвращаться не стоит, я всё-таки не боцман Чугайло. Давайте лучше сядем на берегу и вспомним былое.
И мы сели и стали вспоминать.
Мы вспоминали о том нашем первом плаванье, в которое мы когда-то пустились втроём: Лёша, Суер и я. С нами были тогда ещё эфиоп Яшка, главный махалоопахальщик, Дик Зелёная Кофта и Билл Рваный Жиллет. На фрегате «Корапь» мы открыли остров каннибалов да и один завалященький островок с кладом. Вспомнился и текст записки, запечатанной во флаконе Мумма:
Надо отметить, что автор записки имел в виду не героя гражданской войны В. И. Чапаева, а английского кладоискателя Тчепая.
— А помните Аллевопээгу? — спросил Лёша.
— Песнь джунглей свела меня тогда с ума, — невольно вздрогнул капитан.
— Я и сейчас дрожу, — признался Лёша. — Давайте же подрожим вместе и споём эту заунывную песнь. Ностальгически.
И мы запели песнь в честь Аллевопээги — вечного странника.