И мы, захватив пиво и помидоры, забрались на раскалённую подошву.
Только тут я понял, что, кроме необходимой Сциаподу тени, он получает нужнейшее для его ноги тепло. Нога у него очевидно была мерзлячка.
Мы славно попили на подошве пивка и кидались помидорами в пролетающих попугаев.
Только под вечер попрощались мы с нашим единоногим другом, обещая прислать ему грубый шерстяной носок на более промозглые времена.
Не сразу, далеко не сразу разобрали мы, что это за прямоугольники стоят повсюду на взгорках, дорогах и просто на траве открываемого нами нового острова.
К прямоугольникам же, большей частию деревянным, приделаны были какие-то штуки вроде дверей с ручками бронзового литья.
Только потом мы догадались, что это действительно двери, а прямоугольники — дверные косяки.
К удивлению, никаких сооружений — домов, гаражей или сараев, — к которым эти косяки были бы пристроены, видно не было. Косяки стояли сами по себе, и двери были распахнуты. Они поскрипывали под морским ветерком, раскачиваясь на петлях.
Кое-где над открытыми дверями прямо в небе висели окна, также раскрытые настежь. На окнах колыхались занавесочки.
— Обычная островная чертовня, — сказал Пахомыч, зевнув в сторону острова. — Какой-то болван понаставил всюду косяков. Но вот как он в небо окна подвесил?
— На вашем месте, старпом, я бы поостерёгся называть болваном неизвестное пока лицо, — сказал Суер-Выер. — А вдруг да это Божественный промысел?
— Свят, свят, — дрогнул Пахомыч. — Да зачем же Господу заниматься такими пустяками, как дверные косяки?
— Косяки здесь ни при чём, — сказал Суер, — главное — двери. Открытая дверь — это знак, это приглашение войти. Давайте же войдём в эти двери, раз уж нас приглашают.
— Ломиться в открытую дверь… — поморщился лоцман, — да нет… неинтересно…
— Извините, кэп, — сказал Пахомыч, — я тоже останусь на борту, меня немного беспокоит наш суперкарго.
— Чего такое? — не понял капитан.
— Да разве вы не помните, сэр? Суперкарго, заведующий грузом.
— Груз — дело серьёзное, — согласился капитан.
Так на этот раз и получилось, что вместо старпома и лоцмана с нами на остров отправился мичман Хренов.
Оказавшись на берегу, Хренов взбудоражился.
— Мои ноги чуют сушу! — потрясённо вскрикивал он.
Спотыкаясь, мичман вбежал в ближайшую открытую дверь, кругом обежал косяк и кинулся нам навстречу.
— Я вошёл в открытую дверь! Я вошёл в открытую дверь! — кричал он, подпрыгивая как ягнёнок.
Вслед за мичманом и мы с капитаном вошли в открытую дверь.
— Ну и что ты чувствуешь? — спросил меня капитан, когда мы оказались по другую сторону.
— Пока неясно, сэр. Кажется, прибавилось немного бодрости.
— Вот именно! — кричал надоедливый Хренов. — Именно бодрости! Бежим к другой двери!
Посетив следующую открытую дверь, мичман почувствовал совсем необыкновенный прилив бодрости.
— Мне чего-то очень хочется! — вскрикивал он. — Я чувствую такую бодрость, такую зверскую бодрость!
— Чего именно хочется? — строго спросил капитан.
— Сам не знаю точно. Но, пожалуй, я бы хотел иметь почётный диплом Королевского общества дантистов, два чемодана барахла, мулатку дезабилье и собрание сочинений Декарта.
— Вполне понятные желания, — сказал Суер. — Даже удивительно, к каким великим замыслам приводит порой прилив бодрости. А тебе, друг мой, — обратился Суер ко мне, — ничего не хочется?
— Хотелось бы ясности, сэр. Обычно, когда входишь в открытую дверь, тебя что-то ожидает. Ну, скажем, бифштекс с луком или девушка с персиками. А здесь нету ничего — только бодрость и пустота.
— Но это тоже немало, — отвечал капитан. — Бодрость и пустота — целая философия. К тому же пустота, наполненная бодростью, — это не совсем чистая пустота, это пустота взбодрённая.
— Извините, сэр, — возразил я, — но на хрена мне бодрость в абсолютной пустоте? В пустоте я и без бодрости хорош. Бодрость всегда хочется к чему-нибудь применить.
— Да, да, кэп! — закричал и Хренов. — Давайте применим нашу бодрость, чего ей зря пропадать?
— Пожалуйста, — сказал Суер, — применяйте. Вон ещё одна открытая дверь, можете войти.
Хренов, а за ним и мы с капитаном вошли в очередную открытую дверь.
— И здесь ничего нету, — сказал мичман, — а бодрости до хрена. Прямо не знаю, что и делать.