И мадам, надо сказать, Френкель сей же секунд не преминула воспользоваться своим глаголом, то есть ещё плотнее закутаться в своё одеяло.
Остров, к которому мы подошли поздним июльским вечером, показался нам уже открытым.
— Какой-то у него слишком уже открытый вид, — раздумывал Кацман, — сильно на Валерьян Борисычей смахивает. К тому же и долгота, и широта совпадают, а вот воркута…
— Что воркута? — недовольно спросил капитан.
— Воркута не та, — сказал лоцман. — Это другой остров. Ну что, кэп, будем открывать?
— Не тянет, — честно сказал Суер-Выер. — Жаль, что по Воркуте не совпадает. После острова нищих я новых островов побаиваюсь, во всяком случае острова особых веселий не жду.
— Видна какая-то сараюха вроде бунгало, — сказал Пахомыч, разглядывая остров в дальнобитное пенсне, — заборчик, садик, лупинусы. А вдруг, сэр, там за заборчиком особые веселия? А? Я знал в Тарасовке один заборчик. Похож!
— Участок в шесть соток, — сказал капитан. — Знакомая картина… ну ладно, давайте открывать.
Мы сошли на берег, открыли остров и прямиком направились к лупинусам и сараюхе-бунгало. Постучались — внутри молчок. Заглянули в дверь — ёлки-палки! Веселия!
Повсюду на шкафах и столиках стояли разные веселия:
виски,
пиво-помидоры,
индейка в банке,
водка,
спелые дыни и ахмадули,
фисташковые фишки,
маринованные полубакенбарды,
вилы рубленые,
фаршированные бахтияры,
соль,
куль,
фисгармонь.
У стенок имелись две по-матросски заправленные опрятные койки. У каждой — тумбочка, на ней графинчик, бритвенный прибор в гранёном стакане.
Над подушками — фотографии родителей и девушек с надписью «Привет с курорта». Висели и фотографии самих койковладельцев: на одной — бравый лётчик и надпись «Над родными просторами», на другой вытянулся во фрунт гвардеец, вокруг которого вилась надпись «Отличник боевой и политической подготовки».
— Веселия! — воскликнул лоцман. — Но где же хозяева?
— Видно, вышедши, — молвил Пахомыч. — Можно бы выпить пару пива за их счёт, да фрукты на фото унылые, такие могут и по шее накостылять.
Мы вышли из сараюхи, побродили по лупинусам и уже отправились к шлюпке, как вдруг услышали позади:
— Эй, мужики, вы кого ищете?
Из бунгало выглянул низенький плотный господин с очень и очень грязным лицом. За ним виднелся и второй — мордастый, с харею никак не чище первой.
— Мы ничего не ищем! — крикнул в ответ лоцман. — Мы просто открываем новые острова. Хотели было ваш остров открыть, да хозяев не нашли.
— А мы-то думали, что вы каких-то особых веселиев ищете.
— Да нет, мы веселий не ищем, мы только острова открываем.
— А то, если вы веселиев, так мы можем устроить.
— Да не надо нам никаких веселий, мы просто острова открываем, хотели было ваш остров открыть, да хозяев не нашли.
— А нас дома не было.
— Мы стучались, а в доме пусто.
— Э-ке-ке! — засмеялись грязномордые. — Конечно, пусто. Мы ведь только что из подпола выползли. Заходите рюмку осушить.
Рюмку осушить нам всегда хотелось, но с этими господами не тянуло.
— На язву, что ль, сослаться? — шепнул лоцман.
— Вы там на язву-то особо не ссылайтесь, — крикнули гряземордые. — Идите знакомиться и рюмку осушать. А не пойдёте — устроим особыя веселия!
— Нас, в конце концов, четверо, — шепнул лоцман, — а их двое. Справимся в случае чего.
— Вы ошибаетесь, — сказал Суер. — Всё по-другому. Их двое, а нас — ни одного. Но рюмку осушать придётся. Как бы только вместе с рюмкой не осушить и чего другого.
— Чего же, сэр?
— Осушается, в принципе, всё, — сказал капитан. — И особенно — души.
Мы вернулись к сараюхе, стали знакомиться.
— Жипцов, — представился один.
Другой:
— Дыбов.
— Жебцов или Жопцов? — спросил вдруг лоцман.
— Жип… Понял меня? Жип.
— Понял, понял, — струсил Кацман.
— Ну… надо… рюмку осушать, — туго проворотил Дыбов. — Сейчас мы морды вымоем, а вы пока разливайте.
Я взялся за разлив водочки по рюмкам — для меня это привычное и приятное дело — и благородно разлил по семьдесят пять, не промахнувшись, надеюсь, ни на миллиграмм.