— О, Раду, — рыдал умирающий князь, — неужели у тебя нет для меня ни единого дара, чтобы унять мою боль? Как же я ненавидел Раду, я считал его низким, никчемным, продажным мерзавцем! Как мне хотелось убить его, убивать его снова и снова, с каждым движением кола, который как будто вбивали в меня! Каждый раз — в меня! А теперь ты говоришь, что все, во что я верил, было ложью. Меня обманули...
— Нет, — ответил Раду. — Никто тебя не обманывал. Ты сам хотел обмануться, ты видел лишь то, что хотел видеть. Мир — всего лишь проявление твоих иллюзий; действительность — это всего лишь сон.
— Но почему этот сон должен закончиться именно сейчас, когда мне открываются проблески истины? Ты пришел ко мне в самом конце моей жизни, полной ненависти и злобы, лишь для того, чтобы сказать мне, что все, чего я достиг, — это vanitas? О, Раду, сделай меня духом, таким же, как ты...
Внезапно Раду почувствовал присутствие множества других Раду, которые были как тени в темнеющем воздухе. Откуда они появились? Словно части его самого, что явились из разных мест и времен. Они приближались, эти другие Раду. Их скрывал кроваво-красный туман, клубящийся над океаном мертвых тел. Они умоляли его: Отдай свою силу сейчас, и когда-нибудь в будущем, пусть еще очень нескоро, но ты все же обрящешь покой.
— У меня есть один дар для тебя, — сказал он едва слышно, — и я передам тебе этот дар. Скажи лекарю, пусть снимет повязки с твоих ран, чтобы я мог испить твоей крови...
И он склонился над телом умирающего князя, чтобы подарить ему поцелуй смерти.
— Прости меня, Раду, — прошептал князь, который правил людьми, а вскоре будет править одной лишь тьмой.
— Я люблю тебя, маленький дракон, — сказал Раду.
Пламя
А в это время... совсем в другом времени и пространстве... но в то же мгновение...
Просто мальчик и мальчик-вампир падали в бездну. И растворялись в падении.
Пи-Джей задыхался от ярости.
И тогда...
Забвение
Сначала была только боль. Тимми был объят пламенем. Облака серы врывались в легкие, обжигали плоть. Ему еще никогда не было так больно... может быть, только тогда, в миг рождения в смерть, при извержении Везувия... потом прошли целые тысячелетия, тысячелетия без боли... потом — этот короткий год человеческой жизни и боли... но та боль была как булавочные уколы по сравнению с этой всепоглощающей болью, которая разрывала его тело, от которой вскипала кровь... Тимми кричал... кричал в объятиях мальчика, который был им самим, мальчика, который не чувствовал боли...
Но после боли...
...был голос, нежный и тихий. И была тьма, еще более темная, чем тьма мира вампиров. Вселенная свернулась, провалилась в себя и всосалась в черную дыру своего сердца. Тимми и ангел остались одни.
Образы из его памяти. Глаза. Улыбка. Мама.
И Эйнджел тоже видел ее. Видел маму, которой у него не было, когда он был живым; нет, это была не та мать, которую он пытался убить даже после того, как убил, а что-то далекое... странное... из тех времен, когда он был в материнской утробе или где-то еще дальше.
Близнецы присосались к груди матери-тьмы. Это покой вне понимания. Это нирвана.
Пламя
Запасы ненависти иссякли, и Пи-Джей вышел из транса, в котором все было наоборот. Он вдыхал аромат, исходивший от женщины, которую он любил, и прижимал ее к себе все крепче и крепче на раскаленном маленьком островке посреди вихря пламени...
Дракула умирал.
Мальчик и вампир слились в огненный шар... пламя объяло их... вулкан содрогнулся и выплюнул их из себя, и они воспарили в ночное небо, и взорвались вспышкой суперновой звезды, в свете которой померкли Луна и все звезды, усыпавшие небосклон, и...
Пи-Джей поцеловал Хит, и она открыла глаза.
— Я себя чувствую прямо Спящей Красавицей, — сказала она.
И мир содрогнулся и загрохотал. Огромные камни раскалывались прямо у них под ногами, и падали в кратер, и...
— Мы умрем! — прошептала Хит.
...гроб все еще плавал на поверхности лавы...
— Быстрее. Давай заберемся в него.
Он поднял ее, бережно положил в гроб, забрался туда же, лег рядом с ней и закрыл крышку. Их окутала тьма. Мир снаружи рушился, но, лежа в лоне пылающей смерти, они ощущали покой. И опять целовались. А потом, просто от радости, оттого, что они все еще живы в самом эпицентре погибели мира, они снова занялись любовью.
Они все еще занимались любовью, когда гроб взлетел в поднебесье, подхваченный очередной волной извержения...
Возрождение
Долгая тишина во тьме. Она не видела снов в этом забвении.
Когда она проснулась, любопытство все-таки победило страх, и она сдвинула крышку гроба, привстала, испуганно вскрикнула. Этот крик разбудил Пи-Джея. Они находились где-то под густым навесом листвы; густое сплетение ветвей остановило падение гроба и тем самым спасло их от смерти. Хит столкнула крышку гроба вниз и слушала, как она падает сквозь листья и ударяется о влажную землю. Потом она огляделась. Далеко-далеко, на самом горизонте, виднелся вулкан, молчаливый и неподвижный; и только его вершина мерцала тусклым свечением и едва заметно дымилась в лучах восходящего солнца.
— Где мы? — спросила она. — Это точно не Таиланд. В Таиланде нет вулканов.
— Ты была мертва, Хит.
— Господи! — И тут она все вспомнила. Концерт. Клыки вампира, вонзающиеся ей в запястье. Ее последняя мысль: Я тебя ненавижу, Пи-Джей.
Как она могла думать такое?!
— Неужели это значит, — прошептала она, — что теперь я, я...
— Солнце взошло, Хит. И тебя вроде не испепелили его лучи, так что, я думаю, все хорошо.
— А Тимми? А Эйнджел? А...
— Они стерли себя со страниц книги истории. Ты все увидишь сама. А нам остался дар воспоминаний: потому что все, что мы пережили, было настоящим... и вампиры были настоящими, такими же реальными, как ты и я.
— Ты хочешь сказать, все закончилось?
— Не совсем, Хит... и не закончится, пока жива память.
Он помог ей спуститься на землю. Мужчина и женщина, обнаженные, в зарослях первозданного леса.
— Как в каком-нибудь мифе о первых людях, — сказала Хит и стыдливо укрылась за стволом громадного дерева, пока Пи-Джей пытался сотворить для нее некое подобие одежды из содранной коры.
— Мы можем остаться здесь навсегда, — сказал он. — Я знаю все, что нам необходимо, чтобы выжить в лесу. Я уже давно думаю: а может быть, бросить к чертям эту жизнь белого человека и вернуться к индейским корням?
— Но...
Они вышли на расчищенный участок леса. Их взору открылась геологическая палатка, рядом с которой стоял мольберт, а рядом с мольбертом стоял мужчина, полностью ушедший в работу. Картина была написана в хорошо им знакомом стиле неореализма, вот только тема картины была совершенно иной.
Он стоит над пылающим озером, его наготу прикрывает лишь тень огромных кожистых крыльев, распростертых у него за спиной. Хрупкий мальчик, совсем ребенок — но его выдает тоска во взгляде, боль и горечь тысячелетий в его темных глазах. Вокруг клубятся облака серных испарений. Он такой бледный, как будто во всем его теле не осталось ни капли крови; и где-то в самой глубине его глаз, едва различимый, притаился тлеющий огонек.
— Привет! — Художник повернулся к ним. — Ничего себе, живые люди. Сколько я дней тут живу, еще не встречал ни единой живой души. Меня зовут...
— Лоран МакКендлз, — сорвалось с губ Хит. — А меня — Хит, а вот этого господина — Пи-Джей. Неужели ты...
Лоран нахмурился. Неужели он вспомнил?
— Господи, я бы подумал, что это глюки, но я уже, бля, неделю не потребляю таблеток... вот как в жизни бывает... я сбежал в самый дальний и дикий угол планеты, где меня точно никто не знает... и тут я встречаю людей, единственных, может, на всем этом острове, которые знают, кто я такой. Господи, еби! Кто бы мог подумать! А вы, стало быть, тут живете... как последние Адам и Ева в этом последнем на земле Райском саду? Сам-то я ради вулкана приехал. Смотрите, вот что я увидел на его кратере. Вернее, мне это приснилось. Я назвал его Ангел, просто Ангел.