Здравомыслящий человек пытается, учитывая все привходящие обстоятельства, высказывать предположения и делать выводы, но вот произошло нечто непредвиденное (а все учесть немыслимо), что смешало его планы, и он уже в полной растерянности, бестолковый и наивный.
Убежденность — необходимое качество для проповедников и ораторов, ибо тот, кто поверяет свои мысли толпе, преуспеет тем вернее, чем больше верит в них сам.
Как же можно рассчитывать, что человечество способно внять совету, если его не хватает даже на то, чтобы внять предостережению?
Ни к чему мы не прислушиваемся так, как ко Времени, а ведь оно внушает нам то, что в свое время напрасно старались вбить в нас родители.
Когда мы стремимся к чему-то, это что-то представляется нам исключительно в положительном свете; но вот цель достигнута, и теперь уже в глаза бросаются лишь отрицательные стороны нашего предприятия.
Похоже, что религия с возрастом впала в детство, и теперь, как и в детстве, ее необходимо подкармливать чудесами.
За все утехи и развлечения нам воздастся сполна страданиями и тоской — это все равно, что до времени промотать накопленные сбережения.
В старости умный человек занят тем, что пытается избавиться от того недомыслия и безрассудства, которые он совершил в молодости.
Если писатель хочет знать, каким он предстанет перед потомством, пусть заглянет в старые книги, — в них он обнаружит свои удачи, а также свои самые непоправимые просчеты.
Что бы поэты ни говорили, совершенно очевидно, что только себе они и даруют бессмертие; ведь мы восхищаемся не Ахиллом или Энеем, но Гомером и Вергилием. С историками же все наоборот: нас захватывают события и персонажи, ими описываемые, сами же авторы для нас мало что значат.
Тот, кто, казалось, добился всего в жизни, находится обыкновенно в том состоянии, когда неудобства и огорчения заслоняют радости и утехи.
Что проку клеймить трусов позором — ведь, страшись они позора, они не были бы трусами; смерть — вот достойная казнь, ее они боятся больше всего.
Я склонен думать, что в Судный день ни умному, с его пренебрежением к нравственности, ни глупцу, гнушающемуся веры, равно не поздоровится, ибо пороки эти неискупимы; так, просвещенность и невежество кончат одинаково…
У писателей вошло в привычку называть наш век «переломным», у художников— «грешным».
В спорах, как на войне, слабая сторона разжигает костры и устраивает сильный шум, чтобы противник решил, будто она сильней, чем есть на самом деле.
Некоторые, стремясь искоренить предрассудок, истребляют заодно добродетель, честность и религию.
Большинство браков несчастно потому, что молодые жены плетут сети, в то время как им следовало бы позаботиться о клетках.
Ничто так не нарушает расчеты, как неудача, сопровождаемая чувством стыда и вины.
В счастливый случай верят лишь обездоленные; счастливцы же относят свой успех за счет благоразумия и осмотрительности.
Тщеславие часто приводит нас к тягчайшим преступлениям, ведь карабкаемся и ползаем мы в одной позе.
Дурная компания подобна собаке, которая пачкает тех, кого больше всех любит.
Порицание — это тот налог, который человек платит обществу за право быть знаменитым.
Нас часто обвиняют в том, что мы не замечаем своих собственных слабостей, но много ли, скажите, таких, которые бы знали свои сильные стороны? Они подобны земельной породе, которая не ведает, что скрывает в себе золотую жилу.
Сатира считается наиболее незатейливой игрой ума. Я, однако, придерживаюсь на этот счет другого мнения, ибо, как мне представляется, осмеять низкий порок столь же сложно, как и вознести высокую добродетель. И то и другое не составит труда лишь в том случае, когда предмет изображения зауряден.
Не было еще ни одного мудрого человека, который хотел бы помолодеть.
Вскрыть мотивы наших самых лучших побуждений не составляет особого труда. Большинство поступков, благовидных и дурных, в конечном счете определяются себялюбием; только одних это себялюбие вынуждает угождать своим ближним, других — исключительно самим себе, — в этом, собственно, вся разница между добродетелью и пороком. Религиозность, правда, может служить лучшим мотивом любого поступка, но и религиозность — это лишь высшее проявление себялюбия.