Единственный греческий бог, который хоть что-то делает, — это Гефест, да и тот — хромой рогоносец.
В наш век создание произведения искусства — акт политический.
Есть игра под названием «Полицейские и разбойники», но нет игры «Святые и грешники».
Христианское искусство — такой же вздор, как христианская наука или христианская диета. Картина с изображением распятия по духу не более (а может, и менее) христианская, чем любой натюрморт.
В людях, которые мне нравятся, которыми я восхищаюсь, найти что-то общее трудно; те же, кого я люблю, совпадают в одном — все они вызывают у меня смех.
На сегодняшний день главная политическая задача не в том, чтобы дать человеку свободу, а в том, чтобы удовлетворить его потребности.
Человек одновременно хочет иметь и свободу, и вес, что невозможно, ибо чем больше он освобождается, тем сильнее «теряет в весе».
Среди нескольких вещей, ради которых всякий честный человек должен быть готов, если понадобится, умереть, право на развлечение, на легкомыслие — одно из самых главных.
Дьявол не интересуется Злом, ибо Зло — это то, что ему давно и хорошо известно. Для него Освенцим — такое же общее место, как дата битвы при Гастингсе. Дьявола интересует не Зло, а Добро, ибо Добро никак не укладывается в его картину мира.
Мы серьезно заблуждаемся, полагая, что дьявол лично заинтересован в том, чтобы погубить нашу бессмертную душу. Моя душа интересует дьявола ничуть не больше, чем тело Эльвиры — Дон Жуана.
Интересы писателя и интересы читателя никогда не совпадают — разве что по удачному стечению обстоятельств.
Читатели могут изменять писателю сколько угодно, писатель же должен быть верен читателю всегда.
Читать — значить переводить, ибо не бывает на свете двух людей, у которых бы совпадал жизненный опыт. Плохой читатель сродни плохому переводчику: он воспринимает буквально то, что следовало понимать фигурально, и наоборот.
Некоторые книги незаслуженно забываются, но нет ни одной, которую бы незаслуженно помнили.
В каждом «самобытном» гении, будь то художник или ученый, есть какая-то тайна — как у азартного игрока или у медиума.
Когда рецензент называет книгу «искренней», сразу же ясно, что книга: а) неискренняя, б) плохо написана.
Отец стихотворения — поэт; мать — язык.
Нет ничего хуже плохого стихотворения, которое задумывалось как великое.
В качестве читателей мы иногда напоминаем тех мальчишек, что подрисовывают усы девицам на рекламных изображениях.
Книга обладает безусловной литературной ценностью, если каждый раз ее можно прочесть по-разному.
В новом писателе мы замечаем либо только одни достоинства, либо только одни недостатки, и даже если видим и то, и другое, увязать их между собой не в состоянии.
Когда перед нами маститый автор, наслаждаться его достоинствами можно, лишь терпимо относясь к его недостаткам.
Известный писатель — это не только поэт или прозаик, но и действующее лицо в нашей биографии.
Поэт не может читать другого поэта, прозаик — другого прозаика, не сравнивая себя с ним.
В литературе пошлость предпочтительнее ничтожности, ведь даже самый дешевый портвейн лучше воды из-под крана.
Хороший вкус — это скорее вопрос выбора, чем запрета; даже когда хороший вкус вынужден запрещать, он делает это с сожалением, а не с удовольствием.
Удовольствие никак нельзя считать непогрешимым критическим принципом, и в то же время принцип этот наименее уязвим.
Когда читаешь заумную критику, цитаты оказываются более нужными, чем рассуждения.
К взглядам писателя на литературу следует прислушиваться с большой осмотрительностью.
Когда кто-то (в возрасте от двадцати до сорока) заявляет: «Я знаю, что мне нравится», в действительности он хочет сказать: «Своего мнения у меня нет, я придерживаюсь мнения своей культурной среды».
Если вы не уверены в своем вкусе, знайте: он у вас есть.
Причину того, что хороших критиков обычно меньше, чем хороших поэтов или прозаиков, следует искать в нашей эгоистической природе.