Единственный язык, который приближается к поэтическому идеалу символистов, — это язык светской беседы, когда смысл банальностей почти полностью зависит от голосовых модуляций.
Гении — счастливейшие из смертных: их обязанности совпадают с наклонностями.
В чтении лучший принцип — доверять собственному вкусу, пусть наивному и неразвитому.
Все поэты обожают взрывы, раскаты грома, смерчи, ураганы, пожары, руины, сцены вселенской бойни.
Нет, поэтическое воображение — не лучшее качество для государственного деятеля.
Главная цель поэта, художника вообще, — создать нечто цельное, незыблемое. В поэтическом городе всегда будет одно и то же число жителей, живущих и работающих в одних и тех же местах.
Положение человечества всегда было и остается столь безотрадным, что если бы кто-то сказал поэту: «Господи, да перестань ты петь! Сделай что-нибудь полезное: поставь чайник или принеси бинт», он бы не смог отказаться. Но никто пока этого не говорит.
Толпа не любит ни себя, ни всего того, что находится вне ее.
Публика любит только себя; наша с вами любовь к себе подчинена любви к себе публики.
Чтобы влиться в толпу, вовсе не обязательно выходить на улицу — достаточно, сидя дома, развернуть газету или включить телевизор.
У каждого человека есть свой отличительный запах, по которому его узнают жена, дети, собаки. У толпы — общий, всегда одинаково дурной запах. Публика же запаха лишена вовсе.
Толпа активна: она крушит, ломает, убивает, либо жертвует собой. Публика, наоборот, пассивна; она не убивает, не приносит себя в жертву. Публика либо молча наблюдает, либо отводит глаза, когда разъяренная толпа избивает негра или полиция загоняет евреев в газовые камеры.
Если два человека встречаются и беседуют, то цель этой беседы — не обменяться информацией или вызвать эмоции, а скрыть за словами ту пустоту, то молчание и одиночество, в которых человек существует.