Ирина продолжала играть роль верной подруги Милы. Теперь это была только игра. Подробности личной жизни Смысловой интересовали ее более обычного. Поэтому, когда Мила надолго пропадала из поля зрения, Хмелевская нервничала. Иногда, когда нервы были на пределе, она позволяла себе звонить Миле, зная, что ее нет дома и к телефону подойдет Максим. Наивный и чистый, он с готовностью отвечал на все ее дежурные вопросы, интересовался ее делами. Как же он изводил ее своей дружеской непринужденностью! Ирина клала трубку, давая себе слово больше не делать этого. Слишком уж глубоко пустило корни в ее избалованную мужским вниманием женскую суть желание заполучить Смыслова.
Иногда она придумывала, что Максим на самом деле давно испытывает к ней нечто подобное. Просто ему нужен толчок, исходная точка опоры, оттолкнувшись от которой, он больше никогда не захочет вернуться в холодные объятия жены. Ирина подолгу рассматривала себя в зеркале, находя, что выглядит прекрасно. В нее нельзя не влюбиться. Синие глаза, обрамленные густыми черными ресницами, белокурые волосы, невероятно густые, пышные. И матовая кожа, практически лишенная даже мелких морщинок. Для того, чтобы привести себя в порядок, ей было нужно очень немного времени: контрастный душ, обязательный легкий массаж лица с кремом, минимум косметики и тщательно уложенные волосы. Отличный внешний вид — лучшая реклама для ее работы, и Ирина всем своим видом излучала здоровье и неуемную радость жизни.
— Ирка, ты потрясающе выглядишь! — с нескрываемой завистью говорила Мила. Она все чаще появлялась в кабинете подруги, замечая, как наступает возраст, злясь на собственное бессилие и отчаянно пытаясь остановить время. — Как тебе это удается? Колись.
— Светлые мысли, Николаевна, — мой рецепт вечной молодости.
— Только не это, давай без проповедей.
— Ладно. Значит, говоришь, я выгляжу потрясающе?
— Тебе хочется слышать это еще и еще? — Мила попыталась усмехнуться, но это у нее получилось плохо, потому что кожу слишком стянуло зеленоватой маской, над которой колдовала Ирина. Сногсшибательно!
— А мои лишние килограммы картинку не портят? Хмелевская действительно устала бороться с полнотой, которая, кстати, ничуть не портила ее. Напротив, придавала какую-то притягивающую ленивую грацию. — Ты, тростинка с идеальными формами, наверняка подшучиваешь надо мной.
— О чем ты говоришь? Ты — сама гармония.
— Еще, еще! — наигранно восклицала Ирина. — Твои формы — предел совершенства для настоящих ценителей красоты. В твоих глазах хочется утонуть, а волосах — зарыться и забыть обо всем на свете, — мечтательно ответила Смыслова, едва раскрывая рот.
— Мужчины слишком часто говорят мне об этом. Уже не греет. Но ты, Николаевна! С каких пор мы, перешли на дежурные комплименты?
— Ладно, тебе не угодишь. Колдуй, а то я буду страшная и старая, и, как антиреклама твоей деятельности, распугаю всех твоих клиентов!
— Угрожаешь, коварная! — подкладывая зеленоватую кашицу на лицо Милы, прошептала Ирина. Она была рада слышать стенания подруги. Пусть стареет, пусть покрывается морщинами. Это ее равнодушие и эгоизм плетут свои сети на сухих веках, в уголках рта. И пусть не надеется выглядеть красавицей на пятом десятке. Ей это не удастся! Только настоящая любовь способна творить чудеса, останавливая время, делая человека моложе, прекраснее. Да разве можно сказать об этом Милке? Она бы рассмеялась ей прямо в лицо, цинично комментируя ее, Хмелевской, устарелый взгляд на мир. А потом бы добавила, что не видит связи между буйством гормонов и полнотой жизни. Любовь приравнять к примитивному зову плоти. Что она, эта телевизионная дива, понимает в любви? Она все опошлит, эта Смыслова, — все, что не касается ее работы, для нее мелко и не заслуживает внимания.