Верочка Лебедева - брюнетка со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами: коротко подстриженные черные волосы, большие черные глаза и смуглое продолговатое личико, а бровки тоненькие, ниточкой. Она небольшого росточка, стройненькая, гибкая, как тростинка. Синяя футболочка и узкие черные по щиколотку брючки сидят на ней как на игрушечном манекенчике. Верочка вся из себя рассудительная и умненькая. В школе она все годы была круглой отличницей. На истфаке у нее тоже одни пятерки. Она усвоила многие премудрости из прослушанных на первом курсе лекций и у нее аналитический склад ума. По характеру, по своей серьезности, солидные очки в роговой оправе надо бы носить ей, а не Пете Маркину. Будь она в таких очках, все сказанное ею, производило бы гораздо большее впечатление. Люди ловили бы каждое ее слово, внимательнейшим образом прислушивались бы к ее мнению. Но очки она не носила и все высказывания этой пигалицы никто, кроме самых близких знакомых, всерьез не принимал.
Галя Емельянова. Полненькая, всегда улыбающаяся, всегда оптимистически настроенная девица. И кофточки она носила самые оптимистические, непременно в ярких цветочках: в голубеньких незабудках, в алых розочках, в рыжих подсолнушках, в ромашках и еще каких то цветах, явно заморских, названия которых никто не знал. Неизвестно где она их добывала, эти жизнерадостные кофточки, при довольно скудном и тусклом ассортименте изделий местной швейной промышленности.
Галя преуспевала во всем: хоть траншею копать, хоть дрова колоть, хоть обед сварить, хоть утешить кого. И все делала не просто с удовольствием, а как-то даже заразительно. Посмотришь, как она стирает и самому хочется за мылом бежать. Такой вот у нее был удивительный талант. А когда она дежурила на кухне, то еда в экспедиции была по-настоящему вкусной, что больше никому не удавалось. Так что в свое время, при молчаливом согласии шефа, была предпринята попытка, сделать Галю вечной дежурной. Причем она должна была только варить. Все остальное брались делать за нее другие: и воду носить, и костер разжигать рано утром, когда так хочется спать, и даже мыть посуду. Все бы для нее делали, а она бы только варила. Но Галя не согласилась. И не потому, что ей не нравилось все время готовить. Просто она была девицей со странным характером. Ей, видите ли, нравилось делать все.
Александра Федоровна: так ее и называли в неполные двадцать лет. Она принимала это как само собой разумеющееся и считала себя на много старше однокурсниц. По сути она и была старше их. Два года назад Александра Федоровна безумно влюбилась, выскочила замуж, и у нее был годовалый ребенок. Как же ее за этот медовый год измотали пеленки-распашонки, ежедневные стирки, кухня и плачущее по ночам дите. Муж, такой же студент, как и она, конечно, помогал, но основной груз счастливой семейной жизни лег на ее плечи. А надо было еще хоть изредка на лекции ходить, и к семинарам готовиться, и рефераты писать... Представьте себе, что значит не высыпаться ежедневно, или точнее еженощно, в течение года. От такого озвереть можно. А Александра Федоровна ничего, держалась. Но в экспедицию уехала с удовольствием. Оставила годовалого ребенка матери и мужу и поехала, как другие едут отдыхать на черноморское побережье Кавказа. Она и отдыхала здесь. В экспедиции ведь только и нужно было, что копать землю и не более десяти часов в день. Да раз в неделю дежурить по лагерю. А все остальное время можно было спать или просто ничего не делать. По сравнению с ее семейными заботами - курорт, всесоюзная здравница.
Вот только, она очень скучала по мужу и сыну. И постоянно вспоминала своего Колю, рассказывая подругам о его самых разнообразных высоких качествах - это про мужа, и, конечно же, Коленьку - это про сына, которого она наделяла достоинствами еще более высокими.
А еще была Серафима: длинноногая блондинка с голубыми глазами. Работала она в синих шортах и белой плотно облегающей футболке и довольно умело давала окружающим возможность любоваться своими достоинствами. Очень даже умело для второкурсницы. Хотя, как глубокомысленно однажды заметил Лисенко: "Уровень образования здесь значения не имеет".
Серафима, конечно же, считала себя совершенно неотразимой. И в какой-то степени это соответствовало истине. Вот только, как у большинства блондинок, реснички у нее были белесые, как у поросеночка, а бровки такие беленькие, что их и разглядеть было трудно. Серафима тщательно скрывала свой ужасный недостаток даже от подруг, хотя они-то прекрасно о нем знали и получали от этого серафиминого несчастья определенное удовольствие. Серафима же каждое утро вставала на полчаса раньше других, чернила специальной тушью ресницы и огрызком иностранного карандаша заново рисовала брови взамен стершихся ночью. Самоистязание, если учесть, как хочется спать в половине шестого утра. Тем более, что мужской состав подобрался в экспедиции, как сама Серафима выразилась: "не совсем кондиционный", и никто не уделял серафиминым прелестям должного внимания.
А еще, чтобы букет был полным, надо представить шофера. Он был из Москвы, из гаража Академии Наук. Его экспедиции выдали в качестве приложения к "Открытому листу". "Открытый лист", шофер с машиной да немалая сумма денег прочно связывали экспедицию с Академией Наук. От Академии работать хорошо. Обычной экспедиции ни денег таких никто не дает, ни машины в постоянное пользование.
Шофера звали Александр Александрович Онучин. При первой же встрече с участниками экспедиции, которая произошла, когда археологи собирались грузить в машину снаряжение, он сразу же, нисколько не стесняясь этого, намекнул на свое исключительно благородное происхождение.
-- Из графьев изволите быть или как? - обрадовался Лисенко.
-- Мой пращур был постельничем, у государя всея Великой Руси Ивана Васильевича Грозного, - гордо заявил Александр Александрович. - От него, Ермилы Онучина, и род свой ведем.
-- Не может того быть, - не поверил Лисенко. - Наш славный орел Иван Васильевич, как широко известно, народным массам, всем своим приближенным головы поотрубал. Было у него такое нездоровое увлечение. Так что вести свой род от пращура с начисто отрубленной головой совершенно невозможно.
-- Честное благородное! - поклялся шофер. - Голову нашему пращуру, и верно, всенародно отрубили, и не где-нибудь, а прямо на самом лобном месте, в центре Красной площади, только потомство к тому времени от него уже произросло.
-- Ой, как интересно, - обрадовалась Серафима. - Он что же, постель царю стелил? Расскажите, Сан Саныч! А какая у царя кровать была?
-- И постель стелил, и обувал самодержца - такое исключительно высокое доверие имел. Отсюда и прозвище получил - Онучин. С тех самых пор мы все, его потомки, Онучины.
А о том, какая у царя кровать была, рассказывать не стал. Видно и сам не знал.
-- Хорошая профессия была у твоего пращура, - признал Лисенко. - Обул самодержца, застелил постель - вот тебе и весь рабочий день. А платили, наверно, неплохо. И мзду, конечно, брал. Состоять при таком жирном деле и взяток не брать - не могло такого быть.
-- Почему же это сразу взятки, - встал на защиту морального облика своего пращура Александр Александрович. - Не таким он был человеком, чтобы взятки брать, ему и так всего хватало. - Подумал немного и добавил, - подношения, конечно, принимал. Так люди же ему просто так подносили, из уважения. Принято у нас на Руси такое, от Рюрика еще идет и от князя Игоря.
-- Это понятно, раз человек при высокой должности, подносить ему - святое дело, - ни тени сомнения не отразилось на лице Лисенко. - Интересно, а как в те времена люди на такую хитрую работу попадали? Он какие-нибудь специальные курсы кончал, или просто по блату?
-- Какие курсы... - презрительно поморщился Александр Александрович. - Это теперь везде курсы, всех учат. А тогда никаких курсов не было. Тогда только за личные достоинства в высокое звание производили.