Такого Лисенко слышать еще не приходилось. Обычно, если человек воровал, он стеснялся об этом говорить или, что случалось реже - хвастался своими подвигами. А Урюбджур не стеснялся и не хвастался. Он вроде бы даже и не воровал. Он брал. И это было для него так же просто, как, скажем, умываться по утрам, или скакать на лошади. И у Лисенко как-то язык не поворачивался заговорить о воровстве.
-- А почему больше не берешь? - спросил он.
-- Зачем мне больше, больше мы за день не скушаем.
-- Продать можно. Деньги будут.
-- Нет, - не согласился Урюбджур. - Продать не могу. Это нехорошо будет, неправильно.
-- А голову и ноги - это все продаешь?
-- Зачем продавать, - Урюбджур с удивлением посмотрел на Лисенко, который сказал, по его мнению, явную ересь. - Они ведь мне не нужны и ничего мне не стоили. Так отдаю, кому нужно тот берет.
-- Да, устроился ты неплохо, но я все равно не понимаю, как вы концы с концами сводите. Твоей зарплаты ведь, наверно, только на хлеб и хватает?
-- Хлеб мы не покупаем.
-- Где же вы его берете?
-- Сами делаем.
-- Как это сами...
-- Ты что, не знаешь, как хлеб делают? - Урюбджур подозрительно посмотрел на Лисенко, пытаясь понять, не издевается ли тот.
-- Ну-у-у, - довольно нечленораздельно протянул Лисенко, который искреннее не мог понять, как можно прожить втроем на зарплату в семьдесят шесть рублей сорок копеек, даже если мясо дармовое, да еще быть довольным такой жизнью.
-- Ладно, сейчас расскажу. Значит, как созреет урожай, я беру лошадь, еду на ток, насыпаю шесть мешков зерна и везу домой. Потом везу зерно на мельницу, и из него делают муку. А из муки жена печет хлеб. Вот так, все очень просто.
-- Действительно просто, - согласился Лисенко. - А зерно, конечно, колхозное?
-- Да, наше зерно.
-- А почему только шесть мешков? - допытывался Лисенко. - Почему, скажем, не семь или не десять? Десять ведь больше. На телеге можно и десять увезти.
-- Так мне больше не надо, - пытался втолковать собеседнику простую истину Урюбджур. - Шесть мешков мне как раз до нового урожая хватает. Если я возьму лишний мешок, то куда я его дену? - задал он в свою очередь каверзный вопрос.
-- Можно продать, - сразу нашелся Лисенко. - И будут у тебя деньги.
-- Ты самых простых вещей не понимаешь, - пожалел собеседника Урюбджур.
-- Не понимаю, - развел руками Лисенко, - Я знаю что больше, это всегда больше чем меньше.
-- Значит, мало выпил. Давай еще раз выпьем, - предложил Урюбджур.
Лисенко налил по полстопки, приходилось экономить. Выпили и эту малость.
-- Теперь понял?
-- Все равно не понял. Давай откровенно: ты ведь воруешь - наконец решился Лисенко. - И мясо, и хлеб этот... Так не все ли равно, сколько ты украл?
-- Так я и думал, что ты не понимаешь, - огорчился Урюбджур. - Я не ворую, я беру.
-- Не вижу разницы.
-- Как это не видишь? Брать можно только для себя, - стал объяснять Урюбджур. - Если очень надо. Понимаешь, если тебе что-то необходимо для существования, то можно взять. А на продажу брать нельзя. Вот это уже будет воровство.
-- Почему же, если берешь для себя, это не считается воровством? - добивался Лисенко. - Ведь все равно чужое берешь.
-- Не чужое я беру, а наше, колхозное или государственное, - старательно пытался ему втолковать простую истину Урюбджур. - Чужого я ни одного зернышка никогда не возьму.
-- А колхозное или государственное брать, по-твоему, можно?
-- Видишь. какое дело, - весьма охотно стал объяснять Урюбджур. - Это же наше общественное добро. А в обществе все взаимно связано. Все мы зависим друг от друга, зависим от труда каждого из нас. Я произвожу для общества определенную работу. В свою очередь, я же пользуюсь трудом других.
-- Берешь шесть мешков зерна?
-- Совершенно верно, беру шесть мешков зерна.
-- Но за свой труд ты получаешь зарплату. На нее должен покупать все, что тебе нужно.
-- Ты что, думаешь, что на зарплату в семьдесят шесть рублей сорок копеек могут прожить три человека? - удивился его наивности Урюбджур.
-- Да нет, я так не думаю.
-- Так ведь люди, которые назначили такую зарплату не дурней нас с тобой. Они же исключительно умные. Министры! Соображалка у них очень сильно работает.
-- Лисенко вообще-то не был уверен, что все министры люди исключительно умные, но спорить не стал:
-- И что они, по-твоему, соображают?
-- Они соображают, что если у человека маленькая зарплата, то все, что ему недостает, он может взять в другом месте.
-- Значит, ты думаешь, что, назначая тебе такую зарплату, они уверены, что ты поедешь на ток?
-- Конечно, они же не просто так зарплату назначают. Они думают, и все очень четко планируют. У нас же плановое хозяйство. Кто в торговле работает, тем назначают маленькую зарплату, потому что они могут взять на работе все, что им нужно. И на швейной фабрике тоже маленькую - там всегда можно взять, сколько хочешь материала. А вот где танки делают, там назначают большую зарплату потому, что танк домой не возьмешь.
-- Так ты считаешь, что все это продумано?
-- Конечно, они ведь заботятся о народе.
А может быть Урюбджур прав, - подумал Лисенко, - Может быть эти министры, действительно, назначают зарплату, на которую нельзя прожить исходя из того, что остальное люди где-то уворуют? Бред какой-то...
-- По-твоему они предвидят, что ты поедешь на ток и возьмешь шесть мешков зерна?
-- Что значит предвидят. Они в этом уверены. Иначе они не назначили бы зарплату в семьдесят шесть рублей сорок копеек. Понимаешь, их решение направлено на то, что народ сам будет перераспределять материальные ценности.
-- И ты, значит, определяешь, сколько надо перераспределить в свою пользу?
-- Не я определяю. а природа. Количество продуктов. которое мне необходимо, чтобы жить и работать, чтобы воспроизводить свою рабочую силу, определяется самой природой. Здесь все точно. Природа ошибиться не может. Согласен?
-- Предположим - согласен.
-- Это хорошо, начинаешь понимать... Так что я просто следую законам природы. Законы, которые пишут люди, бывают правильные, бывают неправильные. С ними можно делать все, что хочешь. А законы, которые создает природа изменить нельзя. Они вечны. И если все люди будут поступать по законам природы, то всем всего будет хватать.
-- Очень интересно, - не мог Лисенко отказать Урюбджуру в оригинальности его теории. - Ну а если тебя, скажем, поймают, когда ты зерно с поля повезешь, шесть мешков.
-- Зачем меня ловить? - искренне удивился Урюбджур. - Я ничего такого не делаю, чтобы меня ловить надо было. - Кто же меня ловить будет.
-- Милиция. Они могут подумать, что ты зерно воруешь. Они ведь могут не знать, что ты просто берешь по потребности, как при коммунизме.
-- Милиция не станет ловить.
-- Почему это тебя милиция не станет ловить?
-- В милиции тоже люди работают.
-- Что - же, ты им будешь объяснять про свои потребности и про то, что их регулирует природа?.. Боюсь, что они тебя могут не понять.
-- Зачем объяснять. Я же говорю, в милиции тоже люди работают. В милиции тоже каждый насыпает себе. Кто четыре мешка, кто десять. У них тоже маленькая зарплата. Сколько нужно, столько и насыпает.
-- Тогда конечно, - не мог не согласиться Лисенко. И сразу остыл, потому что если здесь каждый насыпает себе, сколько нужно, то спорить совершенно не о чем. Просто надо срочно ехать в Саратов, собирать свои манатки, и перебираться в Солнечную Калмыкию. - Давай-ка, мы выпьем еще по одной, за вашу славную милицию, - предложил он.
-- Давай, - охотно согласился Урюбджур. - Давай за милицию. Там тоже хорошие люди работают.
Выпили еще по одной и закусили великолепным галиным салатом.
-- А теплая водка вполне ничего. Вполне можно пить, - окончательно признал Лисенко.
-- Я же говорю тебе, что гусары, не дураки были. Надо нам с тобой все-таки попробовать такую, чтобы горела.
-- Надо, - согласился Лисенко.