– Ты звал меня – и я явился, – сказал он тихо.
Сулла встал навстречу ему:
– Ты, я вижу, не один…
– Эта прекрасная Филенида, – пояснил гадатель, – не выносит одиночества.
Сулле показалось, что Буфтомий при этих словах улыбался таинственной, многозначительной улыбкой. Гадатель легонько подтолкнул вперед ту, которую назвал Филенидой. Светильник озарил лицо девушки, ее глаза, полные неги и покоя. Сулла не видел больше ничего, кроме ее глаз, да и не мог видеть, ибо Филенида была укутана в зеленого цвета плащ с капюшоном. По лицу ее текли светлые капельки воды – прекрасный след только что утихшего ливня.
Она сбросила плащ, и в белоснежной тунике – безрукавной и длинной – предстала некая красавица, о которой можно было сказать языком греческих поэтов: воистину пенорожденная!
Она была невысока ростом, тонка станом. Ноги ее в золотистых башмаках те же греческие поэты непременно окрестили бы словом «божественные». Правда, золотые башмаки мигом навели Суллу на определенные мысли, но девица казалась столь чистой и юной, что дурное было немедленно отвергнуто. И Сулла примирился с присутствием Филениды в палатке.
– Кем доводится тебе это дитя? – спросил Сулла, не в силах оторвать взгляда от Филениды.
– Вот эта?
– Да, вот эта. Филенида, как ты соизволил назвать ее, Буфтомий.
Гадатель погладил девушку по тщательно зачесанным волосам. Погладил так, словно боялся притронуться к ним. Черные блестящие волосы, черные тонкие брови, черные длинные ресницы, большие кровянисто-красные губы, розовые щеки, белая шея… Да не с картины ли сошла она? Кто, какой кистью, какой краской писал ее? И сколько ей лет? Неужели двадцать? Наверное, не больше… Вот смотрит она на тебя без страха, с любопытством, и мурашки пробегают у тебя по спине…
Сулла весь преобразился. Он предельно вежлив, предельно внимателен, предельно гостеприимен. Позвал Эпикеда и велел подать ужин. Сам определил меню: лимоны керкирские, финики засахаренные в меду, масло венафрское, мед аттический, ветчина менапская, мясо цесарок по-этрусски, телятина жаренная кусками по-самнитски. Пожалуй, все! Вино смоляное из Виенны, да еще воды горячей и холодной…
– Время раннее, – сказал Сулла, – пока еще не сменилась первая стража… Поторопись-ка, Эпикед. Покажи свою сноровку.
Слуга удалился, пообещав не испытывать терпения хозяина и гостей. Сулла обратился к Буфтомию:
– А все-таки кем она тебе доводится?
– Племянница моя, – произнес гадатель таким тоном, чтобы Сулла вовсе не поверил ему. – Впрочем, какая разница, кем она мне доводится?
Сулла подвел Филениду к стулу со спинкой, инкрустированной в Мавритании. Ему вдруг почудилось, что рядом с ним невеста. Потому что Филенида вела себя, как невеста на свадьбе.
Филенида уселась с воистину царственной осанкой, запрокинула ногу на ногу. И он увидел высоко над столом яркий ряд ногтей, чудесно отшлифованных и покрашенных в ярко-синий цвет.
Сулла желал поговорить с гадателем с глазу на глаз. Ему нужен был знак, божественный знак. А тут вдруг эта Филенида! Извинившись перед девицей, Сулла увлек Буфтомия в дальний угол довольно просторной палатки, туда, где обычно стелили ему походную постель.
Филенида проводила его понимающим, лукавым взглядом, в котором он, при всем желании, не смог прочесть ничего определенного.
– Послушай, – заторопился Сулла, думая все время о Филениде и все еще не веря, что существо это находится здесь, совсем рядом, и еще не разгадано им, – послушай, Буфтомий, мне нужен твой проницательный ум и твое умение проникать в божественное предопределение.
Буфтомий приложил руку к сердцу. Покорно наклонил голову набок.
– Видишь ли, Буфтомий, мне надо готовиться в поход…
– Знаю.
– Кто тебе сказал? – поразился Сулла.
– Разве войско создано для того, чтобы сидело оно в лагере и жирело от безделья?
– Верно. Не для того.
– Следовательно, великий Сулла, оно уйдет в поход.
– Но когда? – вопросил Сулла.
Буфтомий внимательно поглядел в голубые глаза, которые зажили нынче жизнью радостной и счастливой. И гадатель понял все. У него уже был готов ответ. И все-таки решил ничего не говорить о сроке. Он сказал тихо, как бы про себя:
– Аппиева дорога… Рим… Эсквилинские ворота…
Впервые это было произнесено вслух.
– Что это значит? – чуть не в ужасе прошептал Сулла, хватая Буфтомия за руку.
Гадатель молчал.
– Говори же, – теребил его полководец.
Буфтомий словно бы превратился в столб. Едва шевелил губами. И Сулла с трудом различил такие слова:
– Рим… Рим… Эсквилинские ворота… ворота…
Осторожно отпустил руку гадателя, в глазах которого горел неземной свет: это был свет луны, свет самой большой звезды. О боги, какой это был свет – совершенно неописуемый!..
– Буфтомий, – позвал Сулла тихо-тихо.
Но гадатель вперил свой взор в далекую точку. Он не видел никого, не слышал ничего.
«Что он говорит? – подумал Сулла. – Откуда ему все это известно? И что в нем за сила такая? Не замешаны ли здесь какие-либо соглядатаи?» И тут же признался себе, что про Рим никто и не заикался. Но откуда же взялся этот Рим у гадателя?
Вдруг Буфтомий встрепенулся. Словно бы пришел в себя от непонятного оцепенения. Протер глаза, как после сна, и улыбнулся. На его не по годам морщинистом лице обозначилась широкая, добродушная улыбка.
– Что? – спросил он.
– Ничего, – сказал Сулла, озадаченный слышанным. «Этот гадатель, несомненно, великий человек. Надо его приблизить к себе всеми силами», – решил Сулла. И добавил вслух: – Может, не следует тебе напрягаться, Буфтомий?
– Отчего же, – сказал гадатель, – все прошло, словно летний дождь.
– И ты можешь мне ответствовать?
– Да. Послезавтра.
– Что – послезавтра? – смущенно спросил Сулла.
– Послезавтра – в поход, – сказал гадатель, как о деле совершенно решенном и не подлежащем более обсуждению.
– Это окончательно, Буфтомий?
– Почти. Но завтра вечером я снова все проверю.
Сулла поблагодарил его и вспомнил, что за столиком ждет их прелестная Филенида.
– Значит – послезавтра? – переспросил Сулла.
– Выходит, так.
Сулла задумался. Прикинул в уме кое-что и пришел к выводу, что это и есть тот самый срок, который назначил сам. Но никому об этом не говорил, он и сам раньше не думал об этом!.. Почти то же о Риме. Никто не произносил этого названия в связи с походом. Откуда взял его Буфтомий? Неужели и это наитие? Великое наитие, присущее восточным прорицателям? А что же еще, если не наитие?..
Эпикед расставил ужин на столике. Чин чином. Как в римской вилле. Кто скажет, что все это в лагере.
Сулла начал с вина. Он ласково справился у Филениды, что предпочитает она; чистое вино, вино с водою холодной или вино с водою теплой?
Филенида одарила Суллу одной из тех обворожительных улыбок, которыми владела в совершенстве. Эта улыбка могла бросить к ее ногам даже гиппопотама.
– Разумеется, чистое, – проговорила она. Голос ее звучал звонко и уверенно. – Кто же портит вино водою?
– То есть? – Сулла вопросительно уставился на нее.
– У меня свое правило; не портить вино смесью. Этот ужасный греческий обычай, я уверена, скоро переведется у нас.
– Ого! – обрадовался Сулла. – У Филениды уже есть свое правило?
– И не одно, – поправила его девица.
– Прекрасно! – воскликнул Сулла.
Буфтомий был очень, очень доволен. Он выпил свою чашу и приступил к ветчине, предварительно выжав на нее пару лимонов. Набив рот, он похвалил хлеб, который, по его мнению, был хорошо выпечен из крупчатой муки.
Филенида глотками попивала вино и вовсе не стеснялась своих полуобнаженных ног, от которых Сулла не мог оторвать глаз.
– Да здравствует Филенида! – воскликнул он, осушая чашу.
И не выдержал: порывисто поднялся с места, подошел к ней. Взял за талию и приподнял; она была точно цесарка – нежная, гладкая, легкая. Увел ее подальше в угол, где недавно беседовал с гадателем.
– Я хочу кое-что сказать по секрету, – невнятно пробормотал Сулла.