Тишина казалась поистине могильной, и ни единого движения сын Айюба не заметил в шатре. Однако взгляд его был привлечен входным пологом. И чем пристальней он приглядывался к нему, тем сильнее сковывал его озноб.
Перед пологом густела и все четче, будто весь шатер изнутри стал наливаться лунным светом, начинала вырисовывалась темная, высокая тень.
Ком застрял в горле у Юсуфа и, с трудом сглотнув, он крикнул, надеясь, что всполошится бессовестно заснувшая стража:
— Кто ты?!
— Кто ты? — эхом откликнулось эхо.
Телохранителей как будто и след простыл.
— Отец?! Это ты? — На миг ужас отпустил Юсуфа, но не тут-то было.
— …ты… — глухо откликнулась тень и снова повторила свой вопрос: — Кто ты?
То был не отец, добродетельный и многомудрый Наим ад-Дин Айюб. Теперь к Салах ад-Дину пришел кто-то иной.
— Мое имя — Юсуф, — сказал он. — Теперь назови себя.
Но тень казалась глухой:
— Кто ты? — вновь повторила она свой вопрос. — Всемогущий Аллах послал меня к султану передать ему, что он никогда не возьмет силой города, который по праву принадлежит Зенгиду, законному наследнику. Где султан?
— Султан? — опешил сын Айюба. — Какой султан?
— Я не вижу султана, — глухо пробормотала тень. — Мне придется ждать его здесь у стен моего города.
— Атабек! — осенило Салах ад-Дина.
Он хотел было подняться на ноги, но тело вдруг оказалось таким тяжелом, что он только повалился на бок, ударился обо что-то лбом и… очнулся.
Наяву стража оказалась куда более расторопной, чем во сне. В мгновение ока она окружила своего повелителя.
Приподнявшись, Салах ад-Дин осознал, что во сне скатился с тюфяков и приложился лбом об рукоять собственной сабли, а верная сабля подала знак страже, звякнув острием о бронзовую треногу светильника.
— Скорее зовите аль-Фадиля! — потребовал Юсуф, потирая лоб рукой.
Аль-Фадиль появился, заспанный и удивленный, но всегда готовый распутать любое хитросплетение мыслей и обстоятельств.
— Ты должен немедля написать письмо в Багдад, халифу аль-Мустади, — потребовал Салах ад-Дин. — Зенгиды — законные правители Халеба, и я стремился к благоразумию, желая соблюсти законный порядок и сначала, хотя бы на словах, получить везират… Как в Египте. Но теперь я вижу, что чрезмерное благоразумие похоже на злоупотребление волей Всевышнего.
— Неужели малик хотел силой добиться всего лишь верной службы у юного Зенгида? — с деланным изумлением проговорил аль-Фадиль.
Салах ад-Дин мрачно посмотрел на него.
— Злая насмешка… но, признаю, что в ней заключена истина, — сказал он. — Теперь я получил весть от Всемогущего Аллаха. Его строгое предупреждение… Пиши послание Аббасиду.
В пальцах аль-Фадиля, как по волшебству появился калам. Чернильница была отпущена на свободу с поясной тесьмы, а из мешка выпорхнул чистый лист пергамента.
— Готов запечатлеть твои слова, малик, — сказал аль-Фадиль.
— Пиши своими словами, аль-Фадиль, у тебя этот узор получится куда изысканней. Халиф не должен ни на миг забывать, что над Египтом и землями Сирии развеваются ныне знамена Аббасидов, что слава Аббасидов вновь сияет, как Солнце… Но для этого приложено много трудов и будет приложено еще больше. Пусть халиф подумает, кем должен быть по положению тот, кто возносит славу его рода и знамя истинной веры.
Аль-Фадиль застыл на несколько мгновений с каламом в руке, потом догадался, моргнул и рек:
— Атабек Нур ад-Дин был всего лишь правителем на том клочке земли, который он получил по наследству. Тот же, кто вознес до небес древнюю славу Аббасидов и покорил во имя истинной веры пределы дар аль-харба должен именоваться по меньшей мере султаном.
— Верно мыслишь, аль-Фадиль, — кивнул Юсуф. — О том и пиши аль-Мустади аль-Аббасу.
— …по меньшей мере султаном Египта и Сирии… всей Сирии, — уточнил аль-Фадиль; его глаза уже разгорелись ярче светильников.
Салах ад-Дин кивнул и потребовал, чтобы ему самому дали калам и пергамент.
— А это письмо я должен написать своей рукой в знак уважения к покойному атабеку Нур ад-Дину, — пояснил он аль-Фадилю, который опять немного опешил.
И Салах ад-Дин стал писать юному Зенгиду, таившемуся в Халебе, как в норке, простое и ясное письмо, похожее на воинское донесение, а не витиеватый узор, покрывающий то золотое блюдо, что с подобострастием подносят в дар господину и повелителю.
Вот что было сказано в том письме:
«Во имя Аллаха милостивого и милосердного!