Она посмотрела в окно и прибавила:
— Он выбрал себе счастливый конец, но я?
Лейтенант смешался, женщина бросила на него быстрый взгляд.
— Отдайте меня версальцам, там я выпрошу себе пулю.
— Нет, это невозможно! — воскликнул офицер. — Накиньте на себя что-нибудь и пойдемте со мной, я найду для вас убежище, Надо жить.
Покорно и все так же равнодушно женщина оделась с помощью трактирщицы, которая охотно услужила ей шляпкой и накидкой. Офицер подал ей руку, они вышли.
Вечером наша незнакомка, в которой читатель легко узнал Зоню, оказалась в небольшом кружке женщин; лейтенант оставил ее на их попечение.
С жалостью, хотя и не без страха, смотрели на нее эти женщины и дети. Она сидела молча, покорная и равнодушная, позволяя делать с собой все, что угодно.
Первыми, уже на третий день, освоились с ней две девочки. Долго ходили они вокруг нее, прежде чем осмелились подступиться; одна, опершись на колени, смотрела ей в глаза, другая приглядывалась сбоку.
Знакомство началось с их тихого щебета, эти дети примирили ее с жизнью. Вечером девочки сидели у нее на коленях, и они доверительно перешептывались о чем-то. На следующий день они уже были друзьями навеки, и Адельфинка шагу не хотела ступить без своей старшей приятельницы.
Мать, сначала удерживавшая девочку, потом оставила ее в покое; пусть утешает эту бедную печальную иностранку.
Та общалась только с детьми, но ухаживала за ними так заботливо, что стала нужна и детям и всему дому. Лейтенант застал их в садике около дома. Зоня и Адельфинка играли в салки.
Время шло, розыски коммунаров постепенно прекращались, да и некому было, к счастью, доносить на бедную Зоню.
С детьми она не захотела остаться, хотя и любила их. Внутренний голос порой говорил ей: «Кто знает, не отравит ли этот яд, который я в себе ношу, их юные сердца и головы…»
С помощью лейтенанта — а он со дня на день все больше привязывался к ней — Зоня нашла себе место при редакции одной из парижских газет, посчитав журналистику наиболее подходящим для себя занятием.
Признавали там за ней большой талант, потому что во Франции отвага часто служит писателю заменой таланту, а отваги у Зони было больше, чем у других. Хоть она и говорила, что уже ни во что не верит, даже в неверие, но писала с огнем, неугасший жар души возвращал ее к старым мечтам и заставлял защищать их.
От такой сравнительно спокойной жизни она снова похорошела, даже помолодела. Лейтенант, часто проводивший у нее вечера, восхищался ею все больше и больше. В один из вечеров он решился сделать ей предложение.
Зоня с удивлением посмотрела на него и тряхнула головой.
— Aliens done![16] — воскликнула она, — то-то отблагодарила бы я вас за спасение моей жизни, отравляя взамен вашу!
Она протянула ему руку.
— Буду вашим другом до самой смерти, но женой? Что за мысль! Вы хотели бы стать со мной перед священником, перед алтарем и чтобы я вам давала клятвы в верности? Это противоречит моим принципам, а потом… вы увидели бы, как скоро я бы вам надоела. Нет, спасибо, оставим все как есть.
Ее дальнейшая судьба нам неизвестна: вероятно, она все еще пишет пылкие статьи для республиканской газеты, а после обеда выпивает рюмку разбавленного абсента, который всегда очень любила.